Конюх бывший тютчевский кузню обустроил в крепости — на все руки был мастер. Казакам теперь коней перековывал, косы крестьянам делал из старых сабель башкирских, что имелись в крепости, да мало ли дел по кузнецкой части, когда хозяйства поднимаются.

Только все такой же молчаливый был Епифан. Часто сидел в кружке с казаками, рассказы слушал их — про Дон-батюшку, про жизнь казацкую вольную, про набеги лихие и схватки сабельные с погаными кочевниками. Звали они его с собой на Дон. Атаман их Лощилин говаривал:

— Казаком будешь, вольным.

— Да я и так вольный, — выдавливал из себя Епифан.

— Ну так что тебя держит здесь? — не понимали казаки.

— Слово дал барыне старой, Анне Захаровне, дочку ее оберегать да капитана нашего, — пояснял с неохотой Епифан.

— Тю, а говоришь вольный!

— Вольный, — упрямо повторял Епифан, — но слово дал. Крестом Господним поклялся.

— Ну тогда ладно, — соглашались казаки, оставляя его в покое.

Весной и радостей добавилось. Первая радость — почту, наконец, получили. Письма пришли и от матушки Машиной, и от братца ее Михайлы. А также Алешина матушка им отписала.

Анна Захаровна писала, что все у них хорошо, чтоб не беспокоились, значит, а Миша как всегда хвастался. Писал, что его отправляют с посольством большим в Константинополь. Чрезвычайным послом едет сам генерал Румянцев, а с ним двенадцать офицеров, из которых половина будет называться дворянами посольскими, а половина офицерами посольскими. От Конной Гвардии четверо едут, от Преображенского полка двое, от Семеновского четверо и от Измайловского едет он и подпоручик князь Дмитрий Голицын. Посему приказано им платье сшить всем дорогое и жалование выдать на год вперед.

— Ох, Миша, Миша, — смеялась Машенька, — все такой же. Все похвастаться любит. Вы ведь ровесники с ним, а ты вона какой серьезный. А он словно дитя малое.

Маменька Алешина писала тоже, что жива-здорова, слава Богу, в достатке пребывает. Немного болела, да поправилась. Ждет, ждет их с молодой женой в гости. Неспокойно, правда, у них там сейчас стало. Войск прибавилось. Все поговаривают, что шведы, дескать, напасть на нас хотят.

Вот и рыщут вокруг партии драгун да казаков наших, все осматривают. Корел местных опрашивают. Особливо тех, кто родственников на той стороне имеют. Некоторых и к шведам посылают, а потом они с офицерами нашими беседуют. Матушка беспокоилась, как там ее сынок-то с женой поживает, когда, даст Бог, свидятся они.

Раз почта пришла, то и у Веселовских письма уже были всем заготовлены, обо всем в них рассказано. Сразу назад и отправили.

А вторая радость была вообще неописуемая. Как-то вечером Машенька, краснея и отворачивая личико свое в сторону, поведала, что ребеночек у них будет. Вот уж обрадовался Алеша, вот уж душа его возвеселилась.

— А когда ждать-то, ждать-то когда, — все допытывался капитан.

— Дав конце сентября, может, в октябре, в начале, — смущалась Машенька.

— Милая моя, — обнимал ее Веселовский, все целовал в макушку русую, — Господи, счастье-то какое. Благодарю тебя. — И неистово крестился и молился капитан пред иконами.

А лето уже наступало. Степь зазеленела, трава поднялась, по грудь коням уже вымахала. Как по морю, шли казацкие кони, раздвигая травы душистые. Дошли и до Разсыпной слухи о том, что князю Урусову удалось разбить мятежных башкир на реке Ток, и на спад пошли волнения кочевников. Многие с повинной являются, коней ведут штрафных за собой. Правда, сам Карасакал еще не пойман и где-то кочует.

В конце июля заезжал к ним и сам начальник Оренбургской экспедиции князь Урусов. Ездил он по всей линии, крепости осматривал, намечал, где новые заложить надобно.

Девять мест таких наметил, да хотелось ему в них полки ландмилицейские завести по подобию, что Ми-них на Украине поставил. Осматривал он и место новое для Оренбурга. Исполнять-то волю Императорскую надобно было. Само урочище Красная гора, где Татищев хотел город заново поставить и Высочайше согласовал, Урусову не понравилось, потому и тянул генерал-поручик с выполнением. Можно было и получше подыскать. Недаром-то он сам руководил изысканиями земель местных. Но для того в Петербург требовалось ехать самолично, ибо письмами ничего не докажешь.

Заехал Урусов в Разсыпную. Осмотрел валы, забор подправленный, вышки караульные, расспрашивал, как служба справляется. Головой кивал, доволен остался и похвалил Веселовского. Казакам донским вновь пообещал, что вскорости отпустит их на Дон:

— Пополнения ждем из малороссийских полков слободских. За ними уехал генерал Соймонов. Как подойдут, так и сменим вас. Уж немного осталось.

Отобедал князь у Алеши, да потом позвал его на двор, воздухом подышать. Присели они на лавку, после обеда сытного отдыхая.

— Отправил бы ты, капитан, жену свою. Вижу, что на сносях она.

— Да куда ж ей теперь в дорогу-то. Растрясет всю. Как-нибудь уж родим здесь. Священника бы только. Мы вот церковь закончили. Один из казаков служит пока, даже в семинарии учился, но за прегрешения какие-то секли его сильно, почти до смерти, по приказу самого Феофана Прокоповича. Он на Дон и сбежал.

— Да, много людей разных среди казаков встречается, — задумчиво сказал князь. — Я вот чего боюсь…, — продолжил. — Мы орду-то Карасакала разбили, но не до конца. Скоро на прорыв он пойдет, ему на Ногайской дороге больше делать нечего. Обложен он там со всех сторон. Я так разумею, что прорываться он будет меж крепостями Новосергиевской, Чернореченс-кой и Красно-Самарской. Самый удобный для него путь в степи. Если прорвется, то на тебя пойдет. Ниже по Яику ему соваться нельзя — там Войско Яицкое не позволит. Эх, не успеваем мы еще одну крепость заложить, верстах в десяти-пятнадцати от тебя. Плотнее была бы линия.

Но думаю, что все-таки нам удастся его взять в капкан в месте прорыва. Лишь бы не прозевали гарнизоны тамошние. Продержались, сколь надо, пока помощь придет. До тебя, глядишь, и не доскачут башкирцы. Но будь начеку. Караулы отводные наряжай пренепременнейше и строго спрашивай с них, — помолчав задумчиво, добавил, — а на атамана свово Лощилина положиться можешь. Он казак старый, опытный. Еще со шведами дрался, в Финляндию ходил по молодости. Так что отобьетесь вдвоем, коли что…

Так князь и уехал, попрощавшись и посеяв тревогу в сердце Веселовского.

— Машенька, — как-то вечером затеял разговор Алеша, — ты можешь мне пообещать одну вещь?

— Смотря какую, сударь мой, — отвечала шутливо.

— У нас в избе подпол есть. Знаешь?

— Ну знаю, конечно. Туда Епифан спускается, мыто с Пелагеей даже смотреть боимся. Вдруг там мыши.

— Пообещай мне, Машенька, если вдруг нападут на нас башкирцы, то ты обязательно там спрячешься и не вылезешь, пока или я, или Епифан тебя не позовут, — умоляюще смотрел на нее Алеша.

— Чтобы я и с мышами — да не бывать тому сударь, — притворно возмущалась.