– Именно это я и сказала. Я отправилась прямиком домой и написала этому врачу письмо. Прекрасное письмо о том, что такой человек, как он, не имеет права оказывать помощь больным людям…

– А он что-нибудь ответил?

– Не знаю. В тот же день я прочитала о тебе.

– Что значит – прочитала?

– Ну, – начала Джоан, – о том, как в полиции решили, что ты погибла и все такое. У меня где-то целая подборка вырезок. – Она встала со стула, и меня обдало сильным лошадиным запахом, от которого защипало в носу. Джоан брала призы на ежегодных спортивных состязаниях в колледже, и я гадала, не спит ли она в конюшне.

Джоан порылась в открытом чемодане и вернулась с пачкой газетных вырезок.

– Вот, погляди.

На первой вырезке красовалась увеличенная фотография девушки с обведенными темным глазами и растянутыми в ухмылке черными губами. Я представить себе не могла, откуда взялась такая вульгарная фотография, пока не заметила серьги и ожерелье из «Блуминдейл», сиявшие на фото яркими белыми пятнами, словно искусственные звезды.

В статье под фотографией рассказывалось о том, как эта девушка ушла из дома 17 августа, одетая в зеленую юбку и белую блузку, оставив записку, в которой сообщала, что ушла гулять и вернется не скоро. Когда мисс Гринвуд не вернулась к полуночи, говорилось в статье, ее мать позвонила в городскую полицию.

На следующей вырезке была фотография, изображавшая нас с мамой и братом, стоящих в саду и улыбающихся. Я не могла вспомнить, когда был сделан и этот снимок, пока не увидела, что на нем я в джинсовом комбинезоне и белых кроссовках. Я припомнила, что в тот летний день мы собирали шпинат, к нам зашла Додо Конвей и сфотографировала нас троих. Миссис Гринвуд попросила напечатать эту фотографию в надежде, что она поспособствует возвращению ее дочери домой.

Темная, сделанная ночью в лесу фотография примерно десяти человек с напоминавшими луну лицами. Мне показалось, что люди в конце ряда выглядели какими-то странными и необычайно низкорослыми, пока не поняла, что это не люди, а собаки. В поисках пропавшей девушки задействованы ищейки. Сержант полиции Билл Майдли сказал: дело плохо.

На последней фотографии полицейские грузили в «Скорую помощь» что-то длинное и мягкое, завернутое в одеяло, с головой без лица, похожей на кочан капусты. Далее в заметке говорилось, как моя мама спустилась в подвал, чтобы заняться еженедельной стиркой, и услышала тихие стоны, раздававшиеся из давным-давно не использующегося проема…

Я положила вырезки на белое покрывало.

– Возьми их себе, – сказала Джоан. – Тебе надо вклеить их в альбом.

Я сложила вырезки и положила в карман.

– Я читала про тебя, – продолжила Джоан. – Не про то, как тебя нашли, а обо всем, что случилось до этого, потом собрала все деньги и первым же самолетом улетела в Нью-Йорк.

– А почему в Нью-Йорк?

– О, мне казалось, что в Нью-Йорке легче покончить с собой.

– И что ты сделала?

Джоан робко улыбнулась и вытянула руки ладонями вверх. Словно миниатюрные горные хребты, на белой коже ее запястий выступали большие красноватые рубцы.

– Как ты это сделала? – Мне впервые пришло в голову, что у нас с Джоан, наверное, есть что-то общее.

– Пробила кулаками стекло в комнате соседки.

– Какой соседки?

– Моей давней соседки по комнате, с которой я училась в колледже. Она работала в Нью-Йорке, а я не знала, где еще остановиться, к тому же у меня почти не осталось денег, так что я приехала к ней. Там меня нашли родители – она написала им, что я как-то странно себя веду, – и отец сразу же прилетел и забрал меня домой.

– Но ведь теперь у тебя все в порядке. – Мои слова прозвучали как утверждение.

Джоан внимательно посмотрела на меня ясными серыми, как морская галька, глазами.

– Похоже, да, – ответила она. – А у тебя нет?

После ужина я уснула. Разбудил меня громкий голос:

– Миссис Баннистер, миссис Баннистер, миссис Баннистер, миссис Баннистер.

Окончательно проснувшись, я обнаружила, что бью руками по столбику кровати и кричу. В поле зрения показалась худая и перекошенная фигура миссис Баннистер, ночной сестры.

– Так, а вот это разбивать не надо. – Она расстегнула ремешок моих часов.

– В чем дело? Что случилось?

На лице миссис Баннистер мелькнула улыбка.

– У вас наступила реакция.

– Реакция?

– Да. Как вы себя чувствуете?

– Странно как-то. Ощущаю легкость, и голова кружится.

Миссис Баннистер помогла мне сесть.

– Сейчас вам полегчает. Вот прямо сейчас. Хотите горячего молока?

– Да.

И когда миссис Баннистер поднесла чашку к моим губам, я, причмокивая перед каждым глотком, стала смаковать горячее молоко, словно дитя, припавшее к материнской груди.

– Миссис Баннистер говорит, что у вас наступила реакция.

Доктор Нолан села в кресло у окна и достала маленькую коробку спичек. Она выглядела точь-в-точь как та, которую я спрятала за подогнутый и подшитый край своего халата, и на мгновение я подумала, могла ли сестра найти ее там и потихоньку вернуть доктору Нолан.

Доктор Нолан чиркнула спичкой о край коробки. Вспыхнул горячий желтый огонек, и я смотрела, как она втягивает его в сигарету.

– Миссис Баннистер говорит, что вам стало лучше.

– Да, ненадолго. Сейчас я опять чувствую себя по-прежнему.

– У меня для вас новость.

Я ждала. Каждый день в течение сама не знаю какого времени я утром, днем и вечером сидела в шезлонге, завернувшись в белое одеяло и делая вид, что читаю. В голове у меня витала смутная мысль, что доктор Нолан отпустила мне некоторое количество дней, а потом скажет то же, что и доктор Гордон: «Мне очень жаль, но у вас нет признаков улучшения, поэтому я считаю, что вам нужно пройти курс шоковой терапии…»

– Так вы не хотите узнать, что это за новость?

– А что это за новость? – тупо повторила я и собралась с духом.

– Какое-то время вам нельзя принимать посетителей.

Я удивленно уставилась на доктора Нолан.

– Так это же прекрасно.

– Я знала, что вы останетесь довольны, – улыбнулась она.

Затем я, а вслед за мной и доктор Нолан посмотрели на стоящую у комода мусорную корзину, откуда торчали кроваво-красные бутоны роз на длинных стеблях.