Спорить не стану, это умозрительная теория (мягко говоря) и экспериментально проверить ее, как и прочие теории культурных изменений, фактически невозможно. Однако она опирается на теории индивидуальной психологии, которые, в свою очередь, проверке прекрасно поддаются. Исследования Дэвида Басса и Элизабет Кэшден прошли предварительную проверку и являются надежной опорой для нашей теории, способной объяснить стойкость тенденций в половой морали. Викторианская гипертрофированная стыдливость (переходящая в ханжество) стала кульминацией столетней тенденции, за которой наступил перелом – маятник качнулся в другую сторону.

Что послужило причиной? Скорее всего, изменение демографической ситуации[264] и технологический прорыв (приведший в том числе к появлению доступных контрацептивов). Не исключено также, что перелом связан с накоплением недовольства у значительной части представителей одного или обоих полов, когда люди вдруг осознали, что их глубинные потребности не удовлетворяются, и сознательно решили пересмотреть свой образ жизни. В 1977 году Лоуренс Стоун заметил: «История показывает, что период сексуальной распущенности не может продолжаться долго, не вызывая обратной реакции. Забавно, что сейчас, пока одни умники провозвещают появление идеального брака, в котором и муж и жена находят полное удовлетворение своих сексуальных, эмоциональных и творческих потребностей, процент разводов стремительно растет»[265]. И теперь, спустя несколько десятилетий, мы видим, как женщины, во многом определяющие половую мораль, все чаще задаются вопросом о целесообразности случайного секса. Трудно сказать, находимся ли мы сейчас на пороге нового перелома, за которым последует долгий период морального консерватизма. Очевидно лишь одно – статус-кво мало кого устраивает.

Викторианский секрет

Итак, мы выяснили, что викторианская половая мораль носила жесткий репрессивный характер, зато отлично справлялась с задачей сохранения брака. И это вполне согласуется с принципами эволюционной психологии: раз пожизненная моногамия не свойственна человеку, особенно в экономически стратифицированном обществе, значит, принудить его к ней можно только силой.

Причем дело не ограничивалось простыми, универсальными запретами, была выработана целая система действенных сдержек и ограничений.

Основная огневая мощь общественного порицания была направлена на главную угрозу длительного брака – на склонность богатых, высокоранговых стареющих мужчин уходить от почтенных жен к молоденьким красоткам. Хотя Чарлзу Диккенсу и удалось развестись, преодолев судебные тяжбы не без урона для репутации, жить в открытую с новой возлюбленной он не мог и был вынужден ограничиваться тайными свиданиями, чтобы не навлекать на себя осуждение общества.

Однако случай Диккенса являлся скорее исключением, обычно мужья предпочитали не рисковать и пользовались услугами лондонских борделей (или горничных). Жены, как правило, смотрели на такие «шалости» сквозь пальцы, поскольку общение их мужей с девушками с пониженной социальной ответственностью браку не угрожало. Садясь завтракать, викторианские отцы семейств не грезили о том, чтобы уйти от жен к проституткам, с которыми развлекались накануне ночью – и дело тут, очевидно, в крепко укорененной дихотомии «мадонны – блудницы».

Гораздо опаснее, если мужчина решался на измену с «приличной» дамой. Врач Дарвина, Эдвард Лейн, пошел под суд по обвинению в прелюбодеянии со своей пациенткой. Лондонская «Таймс» ежедневно публиковала сводки по этому делу – настолько оно было скандальным по меркам того времени. Дарвин внимательно следил за ним и не верил в виновность Лейна: «Я ни разу не слышал от него непристойных выражений». И волновался о его будущем: «Боюсь, это сильно повредит ему»[266]. Вероятно, так бы и случилось, если бы суд не оправдал Лейна.

В соответствии с двойными стандартами неверных жен порицали гораздо яростнее, чем мужчин-изменщиков. Показательна в этом плане запись, которую пациентка Лейна сделала в своем дневнике после их свидания: «Я умоляла его поверить, что раньше, за все годы брака, никогда не позволяла себе такого. Он утешил меня и попросил простить себя»[267] (тут внимание: прелюбодеями были они оба, но убивалась только она). Адвокат Лейна сумел убедить суд, будто дневник был безумной фантазией женщины. Однако даже если это и так, то перекос в общественной морали очевиден.

Конечно, это несправедливо, но вполне объяснимо: неверность жены гораздо опаснее для брака. В среднем мужчины хуже переносят измены, поскольку они автоматически вызывают у них сомнения в своем отцовстве. И если, по каким-то причинам, они не разрывают брачные узы с неверной женой, их отношение к детям заметно ухудшается.

Не поймите меня неправильно, я ни в коей мере не оправдываю викторианскую мораль – просто констатирую ее биологическую обусловленность. Даже если когда-то двойные стандарты и помогали сохранять брачные узы, давая выход мужской похоти, то теперь времена изменились. В наши дни преуспевающий бизнесмен, к примеру, уже не ограничивает себя проститутками, горничными или секретаршами, культурный уровень которых вряд ли позволит им стать его женой. Учитывая рабочую активность женщин, он может встретить на деловом совещании или в поездке интересную молодую незамужнюю девушку, вполне подходящую на роль супруги, и главное – может без проблем развестись и связать с ней жизнь (хотя бы на время, пока не встретит следующую). В XIX столетии, а зачастую и в 1950-х годах внебрачные связи мужей носили, как правило, чисто сексуальный характер, никак не влияя на их преданность семье и теплое отношение к женам. Сегодня все изменилось, и это обычно первый шаг к разводу. Двойные стандарты, которые в прошлом укрепляли брак, теперь в большинстве случаев рушат его.

Даже если оставить в стороне вопрос о жизнеспособности викторианской морали в современных условиях, большие сомнения вызывает ее целесообразность. Викторианцы обоих полов нередко чувствовали безысходность в браке (хотя, когда супружество кажется неотвратимым, а развод – немыслимым, возможные недостатки меньше бросаются в глаза). Тогдашняя мораль была беспощадна к женщинам: многие из них не могли спокойно наслаждаться даже легальным, супружеским сексом, не говоря уж о том, что их мужьям и в голову не приходило заботиться об их удовольствии. А если они вдруг решали не довольствоваться декоративной ролью «домашнего ангела», то им приходилось преодолевать громадное сопротивление общества. Сестры Дарвина с тревогой и беспокойством сообщали ему о двусмысленной дружбе их брата Эразма с писательницей и просветительницей Гарриет Мартино, мало соответствовавшей викторианским стандартам женственности. Впоследствии, встретившись с ней, Дарвин так о ней отзывался: «Она оказалась приятной и весьма интересной собеседницей: удивительно, сколько всего мы успели обсудить за недолгое время нашей встречи. Внешность ее не произвела на меня отталкивающего впечатления, но мне показалось, что она переполнена собственными идеями, мыслями и планами. В ее оправдание Эразм заявил, что на нее не стоит смотреть как на женщину»[268]. В общем, одной этой фразы достаточно, чтобы понять, почему не нужно стремиться к полному возрождению викторианской половой морали.