— Он отступает… Значит, признает себя пораженным… признает мою победу?

— Он признает вашу победу и желает мира, но если вы дадите ему случай вас победить, он может переменить мнение. Я тоже желаю мира, а потому настоятельно советую вам старательно скрывать мое послание — ваше войско и население сочли бы себя в полной безопасности, а неизвестно еще, как к этому отнесется губернатор.

— Вы правы, — подумав сказал Эйр-Кот. — И никто из ваших спутников не знает, что привело вас сюда?

— Никто, — отвечал Самуд. — И если мои переговоры не удадутся, то они могут считаться несостоявшимися. Еще у меня просьба к вам. Я привел невольницу Гайдера-Али, которой его сын дал свободу. Она дочь родителей-христиан, уведенная во время набегов на Карнатику.

— Она может быть уверена в моем покровительстве. Завтра ваш корабль будет готов к отплытию. Я выберу самое быстроходное судно, а на сегодня будьте моим гостем и отдохните в моем доме.

— Благодарю вас, но, пожалуйста, не требуйте, чтобы я появлялся в вашем обществе — я устал от событий этих дней, кроме того, я не хотел бы привлекать к себе внимания. Я здесь только для обмена пленными, доставьте меня незаметно, если возможно ночью, на мое судно.

Сэр Эйр-Кот сам проводил Самуда в приготовленные для него комнаты, обещал Марите, которую ему представил Самуд, свое покровительство и просил ее принять его гостеприимство в форте, пока он устроит ее у одной из дам в городе. Когда Самуд остался с ней один, она откинула покрывало, встала перед ним на колени и сказала:

— Благодарю тебя, господин, благодарю, кто бы ты ни был. Ты возвратил мне жизнь и свободу. Ты дал мне больше, чем я просила и смела надеяться… Средство, которое я просила, оказало свое действие, — прибавила она тихо, как бы вопросительно, — и если оно вместо любви дало смерть, то я не менее благодарна ему.

Лицо Самуда приняло мрачное выражение.

— Не говори об этом средстве, — попросил он глухим голосом, — ведь я оказался недостаточно искусен, чтобы исполнить твое желание и обманул тебя. Благодари Бога, что все так устроилось. Ты свободна, тебе оставили все драгоценности, которые подарил тебе Гайдер-Али, ты можешь вернуться к своему народу. Не забывай этого благодеяния неба и, когда увидишь нужду и горе, помогай щедрой рукой.

— Да, господин, я так и буду делать… Но ты хочешь оставить меня здесь?

— Мне надо ехать, — объяснил Самуд. — А ты здесь под лучшей охраной, чем была бы у меня.

— Ничего я не боюсь, когда я с тобой! — воскликнула она. — Мне не нужно ни свободы, ни богатства, если я могу слышать твой голос, смотреть тебе в глаза, служить тебе. Возьми меня с собой, господин, куда бы ты ни шел, я буду служить тебе добровольно от искреннего сердца.

Мягко и ласково, но с твердостью, не допускающей возражений, Самуд проговорил:

— Ты узнаешь цену свободы, Марита, и цену богатства, которое составляет твою собственность. Оставайся здесь, как я тебе сказал, может, найдешь другого господина, к которому тебя привяжет не страх, как к Гайдеру-Али, и не благодарность, как ко мне, или ты найдешь себе занятие… Не забывай, что ты рождена от свободных родителей, англичан. Генерал примет тебя под свое покровительство, и ты будешь здесь в лучшем обществе.

Марита еще раз вопросительно взглянула на него, но прочла в его глазах, что не получит другого ответа. Она скрестила руки на груди и покорно произнесла с глубоким, тяжелым вздохом:

— Я сделаю, как ты приказываешь, господин, и буду, пока живу, молить Бога хранить тебя и послать тебе счастье.

Самуд попрощался и вышел. Марита бросилась на диван и зарыдала. Она плакала, пока за ней не пришли прислужницы. С трудом овладев собой, она велела достать европейское платье и сказала, приложив руку к сердцу:

— Он так хотел, пусть так и будет… Я вернусь к моему народу.

Солнце еще не показывалось на горизонте, когда Самуд в сопровождении адъютанта генерала сел в лодку и выехал на рейд. Быстрый парусный корабль стоял наготове. Капитан получил депешу от сэра Эйр-Кота с приказанием повиноваться распоряжениям Самуда во время пути в Калькутту. Первый луч солнца показался над водой, когда корабль снялся с якоря и под полными парусами вышел в море.

Самуд оглянулся назад. Перед ним широко раскинулся Мадрас, в котором уже начинала пробуждаться жизнь… Далеко в горах и ущельях виднелись столбы дыма сторожевых огней лагеря Типпо Саиба. Лицо Самуда было серьезно и угрюмо.

— Я хочу забыть все, что случилось со мной, — проговорил он, — как забывают темную ночь при приветливом луче солнца. Моя жизнь походила на темную ночь. Теперь все мои силы будут направлены на свет и счастье, которые я отвоевал дорогой ценой, призвав на помощь силы тьмы.

Он отвернулся, и счастливая улыбка озарила его лицо. Он стал смотреть на далекое море и на пенящиеся волны около мчавшегося корабля.

Казалось, что счастье, до сих пор так помогавшее Гастингсу в его борьбе с врагами, хочет отвернуться от своего любимца. Вторжение Гайдера-Али на территорию Мадраса не только вызвало более или менее открытое неповиновение низама гайдерабадского и магаратских князей, но и северные земли, ближе к Гималаям, становились подозрительными. Только один набоб Аудэ громко и открыто стоял за Англию. В Лукнове правление унаследовал Асаф-ул-Даула, сын Суджи-Даулы; полковник Мартин, как и при его отце, командовал его войском и был истинным повелителем страны. Он управлял вместо молодого набоба, награжденного Англией королевским титулом, жестокого и сладострастного, как отец, но не обладавшего его энергией и хитростью, жившего запершись в своем гареме. Но Гастингс понимал, как ненадежна дружба азиатов, как быстро они отворачиваются от того, чьей власти не боятся более. Яд или кинжал могли пресечь жизнь полковника Мартина, и в минуту мог разгореться фанатизм магометанского войска.

Решение будущей судьбы Индии находилось в лагере Гайдера-Али, так как в случае его победы ни один из князей Индии не остался бы на стороне Англии. Гастингс знал это наверняка, и даже слабый Могол не задумался бы признать независимыми князьями тех, кого сегодня называл мятежниками.

Ко всему прочему директора компании стали все настоятельнее требовать денег, которые он израсходовал на вооружение вспомогательных войск для Мадраса и на укрепление побережья, так что в кассе едва хватало средств на необходимые расходы правления. Налоги платились плохо, чиновники компании встречали нерешительную поддержку местных раджей, а Гастингс уже не располагал войсками, чтобы послать их собирать недоимки. Настоятельные просьбы директоров необходимо обязательно удовлетворить, так как Гастингс отлично знал, что в Лондоне высокие дивиденды — единственное мерило для суждения о положении дел в Индии. Только из-за того, что он посылал громадные суммы в Европу, директора приняли его сторону в распрях с Клэверингом и Францисом и на общем собрании акционеров отказались сместить его, но враги его не бездействовали. Францис, вернувшийся в Лондон, без сомнения пускал в ход все свое влияние и красноречие, чтобы отомстить ненавистному врагу и добиться его свержения.