«Была жизнь… Жилось… Много видел твой отец на своём веку», — скажет он через уйму лет дочери и запьёт эту фразу изрядным глотком пунша[476].

Попав в родимую обитель, наш герой отвёл душу по-настоящему, со вкусом: стал, как позднее изысканно выразился, «графствовать и графинствовать»[477]. Русский инвалид Фёдор Иванович Толстой, никого не стесняясь, брал по праву триумфатора своё. Ведь он заслужил и здравицы, и застольные песни, и пожизненное право не только шалить напропалую, но и козырять в официальных бумагах: «Некогда служил не без чести Царю и отечеству, проливал за них кровь свою»[478].

К нескончаемым московским пирам подоспели и награды за пролитую кровь.

Накануне дня его рождения, 5 февраля 1815 года, был подписан высочайший указ, по которому полковник граф Фёдор Толстой стал-таки кавалером ордена Святого Георгия 4-й степени — стал с обобщающей формулировкой: «За отличия в сражениях с французами»[479].

Надо думать, что примерно в ту же пору граф получил и серебряную медаль на Андреевской ленте, учреждённую в память Отечественной войны. На её лицевой стороне было помещено изображение Всевидящего ока и надпись: «1812 год», а на оборотной выбиты слова из Псалтири (Пс. 113, 9): «Не нам, не нам, но имени Твоему». Такие медали очень высоко ценились в офицерской среде. Они, как писал А. И. Михайловский-Данилевский в «Журнале 1813 года», «составили какую-то дружескую, братскую связь между русскими военными»[480].

Награды явились поводом для дальнейших, совсем уж забубённых пиршеств. В ходе одной такой вечеринки захмелевший граф Фёдор причинил непоправимый ущерб мундиру капитулировавшего и захрапевшего генерал-майора А. А. Ефимовича[481].

Денис Давыдов, добросовестный участник брутальных оргий «пробочников», посвятил в 1815 году Американцу благообразные стихи, озаглавленные (в рукописи): «К другу, на мои имянины». Послание партизана начиналось такими эвфемизмами:

По некоторым сведениям, поселился Американец по возвращении в Староконюшенном переулке (или в Старой Конюшенной, как иногда говорили)[483]. Обосновавшись там, граф Фёдор стал урывками, между попойками, картами и прочими наипервейшими занятиями, хлопотать об отставке. Эти заботы растянулись почти на полтора года — и принесли ему, владимирскому и георгиевскому кавалеру, очередные огорчения.

Прошение об отставке полковник Фёдор Толстой подал 23 декабря 1814 года:

«Его Сиятельству Господину Генералу от инфантерии Управляющему Военным министерством и кавалеру князю Алексею Ивановичу Горчакову.

Состоящего по армии Полковника Графа Толстого Рапорт.

По случаю открывшейся в ноге раны не в состоянии будучи продолжить военной службы, я всепокорнейше прошу Ваше Сиятельство о приложенном при сём моём прошении на Высочайшее Его Императорского Величества имя, сделать Ваше представление.

1814 года 23-го декабря. Москва.

Полковник Граф Толстой»[484].

На полях князь А. И. Горчаков пометил: «3 февр»[485].

К своему рапорту умудрённый Американец присовокупил «Свидетельство» калужского медицинского чиновника Я. Щировского, пользовавшего графа после ранения. (По-видимому, граф съездил за этой бумагой в Калугу.) К документу была приложена красная сургучная печать. Вот его текст:

«Дано сие свидетельство Господину полковнику, находившемуся во время военных действий при пехотном 7-м корпусе в 26-й дивизии Графу Толстому в том, что он во время бытности его в Калужской губернии 1813 с июня по август[486] и 1814 с августа по октябрь лечим был мною от последствий после раны пулею в левую ногу, полученной в сражении при Бородине 26 августа 1812-го года. Припадки болезненные, подлежавшие моему лечению, состояли в повреждении сухой жилы, в отёке и в судорогах повреждённого члена. Хотя оные болезненные состояния и обессилены во многом, но повременно ознаменовывают своё действие. Я полагаю моим мнением, что для совершенного уничтожения их нужно употребление минеральных вод и спокойный образ жизни, в удостоверение чего и дал сие моё свидетельство ноября 15 дня 1814 года.