Наконец я встала и выглянула из комнаты на балкон. Посмотрела в кухонное окно, а после — в окно ванной. Никого и ничего.

Это нервы, сказала я себе. Надо будет последить за собой. Я забралась в постель и взяла fotoromanzo, чтобы успокоиться. Я уже знала многие слова и выражения и могла читать практически без словаря. Я не боюсь вас, Я вам не верю. Вы же знаете, что я вас люблю. Вы должны рассказать мне правду. Он выглядел так, странно. Что-то случилось? Наша любовь невозможна — Я ваша навеки. Мне страшно.

— Вот как! — вскричала неожиданно появившаяся Фелиция. Темный плащ был небрежно наброшен поверх роскошного платья из ярко-оранжевого шелка с голубой бархатной оторочкой. — Вот как вы ведете себя за моей спиной! Право, Редмонд, я ожидала от вас большего благоразумия. — Тут Шарлотта с удивительной ясностью поняла, что это Фелиция звала ее по имени и выманила из дома в ночной сорочке. Это Фелиция написала кровью «БЕРЕГИСЬ!» на желтоватом от старости зеркале в ее спальне… Или они оба участвуют в заговоре? Но упрек Фелиции прозвучал искренне, и ее удивление было неподдельно. Они с Редмондом враждебно сверлили друг друга взорами, и Шарлоттой вновь овладели сомнения.

— Сначала горничная с верхнего этажа, — бушевала Фелиция, — потом девчонка, которую вы наняли в библиотеку восстанавливать кожаные переплеты! Если вам необходимо вести себя подобным образом, проявите хотя бы толику вкуса! И в следующий раз, уж будьте любезны, подыщите даму своего круга.

— В чем вы меня обвиняете, мадам? — грозно зарычал Редмонд, и Шарлотта против воли почувствовала к нему жалость. Он ведет себя так только потому, что несчастен в браке, это ясно. Знай он, что его любят по-настоящему, чисто, беззаветно, а не так, как Фелиция, эгоистично, ревниво, собственнически, Редмонд был бы другим человеком. Но Шарлотта поспешила подавить опасные мысли.

— В абсолютном бесстыдстве! Вас и эту… эту…

— Но позвольте осведомиться, что вы сама делаете в парке в столь поздний час? — угрожающе-вкрадчиво проговорил Редмонд.

Фелиция еще не успела ответить, когда Шарлотта, вдруг разгневавшись, выпалила:

— Я более не намерена здесь оставаться. Верите вы мне или нет, вы оба, мне безразлично. — Она повернулась и бросилась к дому, изо всех сил сдерживая слезы. Они прольются потом, в надежном уединении ее комнаты. Шарлотта чувствовала себя растоптанной, униженной. До нее доносился смех Фелиции, а возможно, и Редмонда. Она горячо ненавидела обоих.

Когда она пробегала по террасе, тяжелый каменный кувшин из тех, что украшали верхний балкон, внезапно опрокинувшись, рухнул рядом с ней на балюстраду и разбился на мелкие кусочки. Подавив крик, Шарлотта вгляделась в темноту. Сомнений не оставалось: кто-то пытался ее убить. Она ясно разглядела силуэт в плаще, тихо скользнувший прочь…

Пишущую машинку я поставила на столе. Она работала вполне нормально, но, поскольку в итальянском нет буквы «k», пришлось заменить ее на «х». Клавиатура тоже была устроена иначе; работать вслепую не получалось. Это очень отвлекало; текст напоминал загадочные марсианские письмена. Начав вписывать «k» oт руки, я задумалась: что это за слово, «xill»? «Ящерица» по-ацтекски? Римская цифра?

Артур бы знал. Он очень хорошо разгадывал кроссворды. Но только его здесь не было.

Артур, где ты? — подумала я, и мои глаза наполнились слезами. Почему не ищешь меня? Почему не приходишь? Теперь он может появиться в любой момент. Однажды так уже было.

Он приехал поздно, в грозу. Квартирная хозяйка постучала в дверь моей комнаты.

— Мисс Делакор, — рявкнула она, — сейчас десять часов. А вы прекрасно знаете, что после семи не имеете права принимать гостей.

Я лежала на кровати и смотрела в потолок.

— У меня нет никаких гостей, — ответила я и открыла дверь, чтобы доказать правдивость своих слов. Меня действительно никогда никто не навещал.

— Ваш гость внизу, — сказала она. — Я запретила ему подниматься. Говорит, его зовут Артур, не помню, как дальше. — Хозяйка в кимоно и пляжных шлепанцах, шаркая, пошла прочь по коридору.

Я понеслась вниз, цепляясь за перила. Артур? Не может быть, я давно поставила на нем крест! Его последнее письмо датировано восьмым сентября, а теперь декабрь. Но если каким-то чудом это и правда он, а хозяйка его прогнала… Я распахнула входную дверь, я была готова бежать за ним прямо в махровом халате. Артур как раз собирался уходить.

— Артур! — вскричала я и кинулась обнимать его сзади. Он был в желтом болоньевом плаще с поднятым до ушей воротником; голова ужасно холодная, волосы мокрые. Мы затоптались на краешке верхней ступеньки; затем я разжала руки, и он повернулся ко мне.

— Куда ты» черт возьми, провалилась? — негодующе воскликнул он.

Пригласить его в свою комнату было нельзя: хозяйка украдкой наблюдала за нами из коридора второго этажа. Я взяла зонтик, надела резиновые сапоги, и мы ушли в ночь. Заказали растворимый кофе в забегаловке, где подавали гамбургеры с чили, и стали отматывать назад прошлое.

— Почему ты не писал? — спросила я.

— Я писал, но письма возвращались. — Оказывается, Артур посылал их на адрес моего отца, хотя тот давно жил в другом месте.

— Но ведь я послала тебе свой новый адрес, — сказала я, — как только переехала. Разве он не дошел?

— Я здесь с середины сентября, — ответил он. — Слокум обещал мне пересылать почту, но до сегодняшнего дня я ничего не получал.

Как я могла в нем сомневаться? Меня распирало от радости; хотелось побежать куда-нибудь, быстренько отпраздновать встречу и незамедлительно прыгнуть в постель.

— Как здорово, что ты приехал! — воскликнула я.

Но Артур, похоже, так не думал. Он был очень подавлен и несчастен; все в нем словно опустилось: глаза, рот, плечи.

— Что с тобой? — спросила я, и он рассказал, довольно обстоятельно.

Движение распалось. Артур обронил пару мрачных намеков, но я так толком и не поняла, почему — из-за внешних обстоятельств, чьей-то подрывной деятельности или общего упадка духа и внутренних разногласий. Как бы там ни было, все, во что он верил, ради чего работал, оказалось несостоятельно, и это повергло Артура в черную экзистенциальную тоску. Какое-то время он провел словно в оцепенении, а позже, от безысходности, согласился взять деньги у родителей — «Понимаешь теперь, как мне было плохо?» — и вернуться в университет Торонто. Сейчас он вроде бы как пишет работу о Канте.

Иными словами, пересечь океан его заставила не столько тоска по мне, сколько инерция и отсутствие цели. Но я не сильно огорчалась — раз Артур со мной и приложил так много усилий, чтобы меня разыскать. Прошел целых три квартала под проливным дождем: это ли не целеустремленность?