Камбон готовил Василия Янкова к операции, кормил агента в ресторане. Тот дорвался, ел жадно, стыдился этого, старался замедлить темп, но не получалось — время от времени поднимал слезящиеся глаза на Камбона.

Хоть и развалина, но блеск в очах еще сохранился, морда явно склеротическая, хитер по-плебейски, прямо скажем, не Вольтер, а что делать? Редко встретишь по-настоящему умного агента, занятие все-таки не самое почтенное, и это ужасно, и всегда угнетает любого честного сотрудника секретной службы.

Но дело есть дело, Жерар со слов Кузнецова приблизительно описал внешность дяди (Виктор помнил лишь расплывчатую лысину и добрую улыбку, тут даже Ленин сошел бы), и даже начертил карандашом его приблизительный портретик. Разработали легенду знакомства с дядей, конечно же на вечере памяти Ивана Бунина (не в пивной же!), где собирался весь цвет тогдашнего казачества, для убедительности нужны детали: в перерыве столкнулись в буфете (где еще могут встретиться русские?), выпили, разговорились, прониклись.

— Надеюсь, что вы оправдаете наше доверие, — сказал Камбон и достал сигару. По-лакейски улыбаясь, Янков достал спички и дал прикурить.

Вскоре Жерар затащил Кузнецова на квартиру к Янкову, на деньги французской контрразведки (у шефа душа переворачивалась от скупости, но все-таки отвалил) Василий накупил черной икры и закатил настоящие блины.

Во время пиршества и поведал историю своей дружбы с дядей Николаем Григорьевичем, хорошим и отзывчивым человеком (словно прямо из некролога).

— Ваш дядя был герой. большевиков, извините, за людей не считал.

Прекрасный идеологический ход, своего рода зондаж: возмутится или нет из-за славных большевиков.

Виктор не обратил никакого внимания, зато огорошил:

— Где он похоронен?

Янков захлопал глазами, потер лоб.

Идиот, что ты не телишься? Скажи что-нибудь! Конечно, промашка моя, ах эти легенды, разве можно все предусмотреть? — мысленно сокрушался Жерар, он даже вспотел и чувствовал, как из-под мышек поднимается кислая вонь, словно открыли столетней давности сундук с барахлом.

— Ты же говорил, что на русском кладбище, на Сен-Женевьев-де-Буа! — вмешался, не выдержав, Жерар.

— Господи, совсем память отшибло, проклятый склероз! — запоздало нашелся Василий.

— Так поедем сейчас туда! — предложил Кузнецов, разгоряченный водкой.

Господи, какой ужас, как я влип! Любой непродуманный экспромт таит тысячи мин, дернуло же за язык с этим кладбищем — Жерар от волнения выпил целую рюмку.

— Сейчас. сейчас я не готов. — заблеял Василий.

— Тогда завтра!

Жерар сильно нажал под столом на ногу идиота, да так больно, что тот чуть не заорал, забегал глазами, но ничего не понял — как истолковать этот тайный жест ноги? Завтра или послезавтра? Или никогда?

— Завтра? Хорошо.

Сволочь, дурак, зачем ты согласился? шеф был прав: с идиотами каши не сваришь! что делать? какой выход?

Жерар распустил воротник рубашки и выпил еще стопку, затем еще. сейчас бы уйти, посоветоваться, но обещал Кузнецову досидеть до конца, не каждый день такая радость.

Вечер катился по всем неписаным правилам русской пьянки, звучали тост за тостом, бренчала гитара, которую принес хозяин, и Виктор орал: «Белая армия, белая стая.»

В десять, еле ворочая отходящим в небытие сознанием, Жерар обильно поблевал в туалете и, не простившись с забулдыгами-русскими, выполз на улицу.

Шеф-психолог любил засиживаться допоздна, поразмыслить в одиночестве над бумагами (кстати, режим сей был придуман неспроста, раз в неделю после работы его принимала любовница, подруга еще с институтской скамьи, тоже по части психологии, а жена была как Отелло в юбке), он уже собрался домой, когда грохнула дверь и на пороге появился растерзанный Камбон.

— Несчастье, шеф, этот дурак сказал, что дядя похоронен на русском кладбище. Кузнецов уже рвется туда.

Все-таки психология — элитарная наука, она учит уму-разуму, и шеф не чесал со скрипом голову, а нашелся сразу: повелел Жерару привести себя в порядок (тот заерзал рукой по ширинке, словно только в ней и было дело), прекратить причитания, срочно выехать с бригадой на кладбище, срочно найти достойное место, срочно сделать крест и срочно имитировать могилу.

Проникнуть на кладбище ночью — все равно что в шифровальный центр, задача неразрешимо трудная.

Шеф прибег к помощи своего министра, тот позвонил мэру города и поднял его с постели, пришлось объяснять все происками таинственной банды, нашедшей укрытие среди могил. Последовало указание чиновнику, связанному с кладбищами, тот позвонил смотрителю в Сен-Женевьев-де-Буа и приказал допустить туда полицию.

Всю ночь по русскому кладбищу, словно мрачные призраки, затеявшие шабаш, деловито бродили контрразведчики, освещая могильные плиты фонарями, никто из них и понятия не имел, что тут покоились великие люди России: и Бунин, и Шмелев, и Зайцев, и Алданов.

И вдруг неожиданная удача: среди похороненных офицеров дроздовского полка обнаружили некоего Кузнецова, инициалы имени и отчества были затерты. Пришлось решиться на кощунство и их проставить (естественно, с расчетом все восстановить в прежнем виде, не будет же этот русский псих регулярно бегать за город на могилу дяди?), разбудили гравера, взяли у него подписку о неразглашении тайны, и к утру работа была закончена.

Утро это оказалось необычным и для Виктора Кузнецова: раскрыв глаза, он с удивлением обнаружил себя на чужой кровати, рядом с храпящим, гнусного вида старцем. Вспомнил, что напился в дупель и внял призывам Дины (ей ухитрился позвонить ночью по телефону) и не сел за руль. Виктор с удовольствием ткнул старика в бок, тот проснулся и тоже обомлел от вида незнакомца, в голове еще бродил туман, новые друзья легко опохмелились и выхлебали по тарелке кислых щей.

Дабы дурак Янков опять не нарубил дров, Жерар взял операцию под свой контроль, подкатил на машине и повез обоих прямо на кладбище.

Возложили розы, Виктор чуть прослезился, Янков присоединился, Жерар повздыхал.

Тем временем дело о въезде Щербицкого разрешилось положительно, и тот вскоре оказался в Москве. Столица отнюдь не очаровала его, особую ненависть вызывали коробкоподобные дома, загадившие старомосковские улицы, зато он проникся любовью к кремлевским соборам, побывал на службе в Елоховской церкви, был принят сановной церковной особой в Коломенском, где ужинал в краснокирпичном домике с дивным видом на Москва-реку. Правда, у Мавзолея Ленина, оглянувшись и убедившись, что на него никто не смотрит, старик плюнул на булыжники Красной площади, напугав сидевших рядом голубей. Эскортировал Щербицкого гид-агент КГБ, пекущийся о светлом имидже социализма и одновременно, согласно плану, поднимавший авторитет Кузнецова: и влиятельная персона, и добрейший человек, такому нужно быть обязанным по гроб.

— Товарищ Кузнецов просил свезти вас в Вязки под Калугой, обычно мы это не практикуем, но для вас сделаем исключение. Помните, Пушкин писал: «Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам»?