– Эх, Тома, большая ты, – перебил её Серафим, – а в сказки веришь. Да как же не стыдно тебе такие вещи рассказывать про человека, который нашу семью спас от голода? Ты же сама, вспомни, с каким аппетитом ела рыбу, которую он приносил!

Серафим не верил всем этим сказкам. Он продолжал ходить к Василию Васильевичу. Он действительно уважал и любил этого человека, был ему благодарен за помощь и поддержку.

– Дед, – однажды спросил Серафим Василия Васильевича, когда они сидели на берегу и смотрели на закат. – А почему ты хромаешь?

– Почему хромаю? Я могу рассказать тебе эту историю. Историю своей жизни. Ты имеешь право её знать, потому что в ней память о твоём отце…

…Я помню лёгкое чувство, мне хотелось куда-то лететь. Крыльев у меня не было, но я так свободно себя чувствовал и так легко, будто освободился от чего-то, что меня удерживало. Я видел сверху огонёк. Я понимал, что мне туда. Но видел я и самого себя. Себя, лежащего внизу. Лететь хотелось очень, но как-то не решался я. В кармане партбилет остался, документы, куда же я без них? Я помешкался и вернулся вниз, к себе.

Вернувшись, я перестал что-либо видеть – ни огонька, ничего… Я весь превратился только в слух. Я слышал, как по полю шли два пожилых солдата. Мне казалось, что я и видел их, но сейчас понимаю, что это не так. Они тяжело ступали по снегу, замедляли шаг… Дальше я слышал, как они переворачивали очередного окоченевшего солдата, выпускали из рук, и вновь слышался хруст снега. Они были уже очень близко.

– О, а этот живой, – услышал я прямо над собой. – Смотри, снег тает на морде.

– Да, но он изошёл кровью, лапу как топором отрубило, и даже не видно, где она. Надо жгутик положить, а то кровью изойдёт, пока будем нести.

– Да мы, наверное, его не понесём, смотри, сколько крови, весь снег пропитался… Без разницы уже.

– Кровь – это ничего… Вот я сейчас положу жгутик, из ремешочка жгутик… Я нашёл его, помнишь, когда разбомбило повозку? Лошадей убило, а из упряжки я нарезал полосочки, так что жгутов у меня теперь много, – слышал я над собой усталый, монотонный голос. – Сколько уже таких раненых спас, как этот. И этому сейчас затянем… Хоть хирург и образованный человек, – начал он вдруг, – сколько раз говорил, что не надо резать жгутик, ещё пригодится для другого, а там же не понимают, что я морским узлом вяжу, – сердился кто-то. – Все думают, что всё – не развязать. Но это гордиев не развязать, а морской – на то и морской, что развязывается в два счёта…

Я почувствовал, что меня приподняли. Во всём теле я почувствовал страшную боль, но даже кричать у меня не было сил.

Солдаты молча пошли шагом. Наверное, я потерял сознание. Ещё мгновение я помню в операционной. Помню яркий свет, и всё – темнота. В себя пришёл уже после операции. Помню, первым делом пошевелил руками и ногами. Вроде пальцы шевелятся, только в области правой ноги никакого движения. Пошевелил ещё – чувствую, а приоткрыл одеяло… Стопы нет, нога забинтована. Я тогда и понял, что на мину наступил. Врач зашёл через некоторое время.

– Кушать хочешь? – спросил он меня сразу.

– Да, хочу, – ответил я, немного подумав.

– Значит, будешь жить, – сказал он, повернулся и вышел.

Я лежал в госпитале уже два дня. Там время шло куда быстрее, чем в бою. Я лежал и наблюдал за тем, как сюда привозили других раненых, часто хотелось спать. Я спал много, и сон у меня мешался с явью. Госпиталь постоянно снился, бои… И как-то раз, уж не знаю, во сне или наяву дед ко мне мой пришёл.

– Ты чего здесь лежишь, приди ко мне, – говорит он.

– Куда? – спрашиваю, а сам во сне понять не могу, умирать он меня зовёт или нет.

– Ты что, не знаешь, куда? Домой, на родину.

– Я и так на родине, в России.

А он мне тогда вот какую вещь сказал:

– Родина у человека – это то место, где он родился. И если от этой точки взять радиус, длина которого равна пути, который человек может пройти в день летнего солнцестояния от восхода до заката, то получившийся круг и будет малой родиной. Там – на этой территории – он будет чувствовать себя уютно, а энергию он будет получать прямо от земли и космоса. Возвращайся на родину и успокой меня с бабкой.

– А что случилось?

– Неприкаянные мы. Найдёшь ты нас.

– Где?

– На хуторе атамана Ляпина.

– А где это?

– Там, где ты родился. Ты единственный остался живой из нашего рода.

Я проснулся и стал вспоминать о тех местах, где я родился.

Эти места, как ты догадываешься, и есть наша станица и этот хутор.

Дед приходил ко мне каждую ночь, и каждую ночь говорил, что без моей помощи им не видать покою. Наконец, меня выпустили из госпиталя, дав пару костылей, и я поехал сюда. Путь был неблизкий, да и плохо я помнил эти земли. Но какое-то чувство родины у меня сохранилось, и, подходя всё ближе, я всё чётче вспоминал здешние просторы.

Трудно мне было идти на костылях, устал я сильно и присел на лавочку возле какого-то дома. Нога сильно болела, я прикрыл глаза и попытался расслабиться. Наверное, задремал, потому что меня разбудил детский голос.

– Папа, папа, посмотри, у нас на скамейке какой-то дядя спит.

– Эй, казак, ты что? – услышал я мужской голос.

Я открыл глаза и увидел, как твой отец трогает меня за плечо. А девочка, которая увидела меня первой, была твоя старшая сестра.

– Извини, – сказал я ему тогда, – я решил отдохнуть.

Можно я посижу на твоей скамейке?

– Ну что же, посиди. Куда идёшь?

– На хутор Ляпина.

Отец твой помолчал, посмотрел на меня внимательно…

– Не ходь туда, погано то место.

– А что так?

– Там все умерли от болезни нехорошей, они все погибли.

– Не можу.

– Это почему?

– Дед приходит ко мне еженощно, просит душу успокоить, говорит, что лежат они где-то непохороненные, похоронить просит его и обряд христианский справить.

– Не ходь туда. Селились там ещё люди и тоже умирали. И года не проходило, как умирали.

– Не, не можу. Дед сказал, что надо.

– Как знать.

Я поблагодарил тогда твоего отца за предостережение и добрые слова, но всё равно пошёл. Свернул на тот хутор. Дорога, когда-то наезженная, теперь заросла. Я остановился перед табличкой «Вход воспрещён», достал хлеб, отломил ломоть и съел, запив водой из фляги. Надпись на табличке еле читалась. Видимо, карантин сняли, а табличку снять забыли. Я шёл дальше. Уже попадались сгоревшие дома, но ни один из них не подходил, чтобы в нём остановиться. Но сил идти больше не было, и я остановился в первом попавшемся доме, где можно было спрятаться на случай дождя. Хата была почти не тронута огнём, я решил, что она служила времянкой. В хате я нашёл даже кровать. На ней не было матраца, но выбирать мне никто не предлагал, поэтому я, обессилев, рухнул прямо на кровать и заснул. Во сне ко мне снова пришёл дед. На этот раз он поблагодарил меня за то, что я пришёл, и сказал, что отсюда третья хата – там я найду его и бабку. Проснувшись, я вспомнил, как я был маленький, и мы часто с дедом на целый день уходили рыбачить, на берегу варили уху, дед рассказывал мне много разных историй о казаках, как славно они воевали. Я вспомнил, как мы осенью возвращались с дедом домой. Мы шли по лесу. Вокруг тишина, воздух чистый, звенящий. Солнце уже зашло. Вдруг я увидел вдалеке кого-то в белом.