– Совершенно верно. Потому что такова природа людей. Причем их «немного больше» придется отнять у кого-то другого, и этот кто-то другой будет отнюдь не в восторге. Недовольство жизнью невозможно устранить, так же как невозможно устранить темноту. Задача правительства, видите ли, состоит в том, – архилектор ткнул костлявым пальцем в воздух перед собой, – чтобы свалить недовольство на тех, кто менее всего способен заставить тебя за это расплачиваться.

– Что, если вы ошиблись насчет того, кто способен заставить вас расплачиваться?

– Ошибки – такая же часть жизни, как и недовольство. Очень приятно держать в руках власть и принимать решения за всех остальных. Но делая любой выбор, мы всегда рискуем тем, что выбор может оказаться неправильным. Тем не менее, решения принимать надо. Страх перед взрослой жизнью – плохое оправдание тому, чтобы оставаться ребенком.

– Несомненно, ваше преосвященство.

Ты можешь сделать лишь то, что можешь. Затем ты переходишь к другим делам. Этому ее тоже научили лагеря.

– Откуда у них гуркский огонь?

– Они говорили о друзьях из Вальбека.

– Тоже ломатели?

– Возможно, та группа более организованна. Они упомянули Ткача.

Глокта никак не отреагировал на это имя. Впрочем, он хранил свои чувства еще глубже, чем Вик. Если они у него еще оставались. Какой бы тяжелой ни была жизнь в лагерях, она была пухом по сравнению с тем местом, где он выучил свои уроки.

– Вальбек – большой город, – произнес архилектор. – И с каждым днем становится все больше. Новые фабрики, новые трущобы… Впрочем, начинать с чего-то надо. Я поспрашиваю ваших друзей насчет их друзей в Вальбеке. Посмотрим, не удастся ли нам еще что-нибудь выяснить об этом… Ткаче.

Может быть, все же еще одна попытка? Вик села прямее, сцепила руки на коленях:

– С вашего разрешения… мне кажется, этого мальчика, Огарка, можно завербовать.

– Вы способны обеспечить его преданность?

– У него есть сестра. Если она окажется в заключении…

На лице архилектора мелькнула беззубая улыбка.

– Очень хорошо. Вы можете лично пройти в соседнюю дверь и освободить его от цепей. Я рад, что хоть кто-то сегодня вечером получит хорошие новости. Без сомнения, вам уже не терпится оказаться на пути в Вальбек, чтобы вырвать заговор с корнем.

– С радостью примусь за это дело, ваше преосвященство.

– Не утруждайте себя слишком сильно. Практик Доля!

Дверь рывком распахнулась. Огромная туша практика почти целиком заполнила проем.

– Выкатите меня отсюда, будьте так любезны.

Доля выудил из-под кресла клинышек. Колеса заскрипели, он покатил кресло к двери. Однако у порога Глокта поднял палец, останавливая его, и обернулся.

– Вы все сделали правильно, – сказал он.

– Я знаю, ваше преосвященство, – ответила Вик, встретив взгляд его запавших глаз. – У меня нет сомнений.

Когда лжешь, нужно, чтобы ложь звучала так, словно ты сама в нее веришь.

Вдвойне – если лжешь самой себе.

* * *

Огарок уставился на нее своими огромными глазами. Его руки в наручниках лежали на столе, голова ушла в костлявые плечи чуть не до самых ушей. Он действительно был похож на ее брата. На нем пока еще не было следов побоев. Что ж, это уже что-то.

– Ты от них ушла? – прошептал он.

Вик, печально улыбнувшись, села напротив – на стул, предназначенный для тех, кто задает вопросы.

– От них никто не уходит.

– Тогда…

– Я и есть они.

Долгое время он смотрел на нее, и она подумала: вот сейчас он начнет вопить и осыпать ее оскорблениями. Пинаться, царапаться и сходить с ума. Однако он был слишком умен – или слишком напуган. Он просто опустил глаза к усеянной пятнами столешнице и вымолвил:

– А-а.

– Знаешь, с кем я только что говорила, за соседней дверью?

Огарок медленно покачал головой.

– С его преосвященством архилектором.

Глаза мальчика расширились еще больше.

– Он здесь?

– Собственной костлявой персоной. Тебе повезло, ты никогда не видел его за работой. А я видела. – Она тихо, длинно присвистнула. – Калека, он… ну, он едва ли сможет быстро бегать. Но если нужно заставить человека говорить, поверь мне, никто не управится быстрее его. Подозреваю, что твоя подружка Гриз уже рассказывает ему все, что знает обо всем, о чем только можно.

– Она сильная, – возразил мальчик.

– Ничего подобного. Но это и не важно. Когда ты сидишь раздетый, один-одинешенек, и он начинает тебя резать, не хватит никакой силы, каким бы сильным ты ни был.

Огарок заморгал. В его глазах блестели слезы.

– Но ведь она…

– Выкинь ее из головы. Считай, что ее уже повесили. Мур мертв, и Сибальт…

У нее внезапно перехватило горло.

– Что Сибальт?

– Тоже мертв.

– Ты говоришь так, словно гордишься этим.

– Не горжусь. Но и не стыжусь. Они сделали свой выбор, ты сам слышал, как я их спрашивала. Так же, как спрашивала тебя.

Огарок мгновение помедлил, облизывая губы. Он не дурак, этот парень.

– Можно считать, что Гриз повесили… но не меня?

– Ты быстро схватываешь. Для тебя дверь пока что открыта. Для тебя… и для твоей сестры.

Огарок снова моргнул. Чертов бедолага, из него вышел бы худший карточный игрок во всем Союзе. Казалось, все его чувства написаны на его осунувшемся лице.

– Я сказала его преосвященству, что, возможно, тебя еще можно спасти. Что ты, возможно, еще сможешь послужить королю.

– Каким образом послужить?

– Любым, какой я выберу.

Он опустил взгляд к столу.

– Предать моих братьев.

– Да, скорее всего.

– Какие у меня есть варианты?

– Только этот. И тебе еще чертовски повезло, что он у тебя есть.

Мальчик поднял глаза, и в его взгляде читалась неожиданная жесткость.

– Тогда зачем спрашивать?

– Чтобы ты понимал, что ты у меня в долгу.

Она встала, вытащила ключ и отомкнула его наручники. Потом кинула мальчику его одежду.

– Одевайся. Поспи немного. Утром мы отправляемся в Вальбек. Необходимо узнать, откуда у этих олухов взялись три бочонка гуркского огня.

Огарок продолжал сидеть, не вынимая тощих запястий из открытых наручников.

– Хоть что-нибудь из этого было правдой?