Четвертой силой революции выступил народ. Нет-нет, не большевики-коммунисты и не эсеры, а самый что ни на есть простой народ, пожелавший освободиться от всякой власти вообще. Так, чтобы совсем не платить налоги, не ходить в армию, не подчиняться чиновникам.

Исторические неудачи России в выдвижении и воплощении национальных проектов привели к трагическому расколу страны. Она разделилась даже не на власть и народ, она разделилась на два народа. Дворянская верхушка, почти утратив русский язык и русские обычаи, превратилась в этакую нацию господ, презирающих подвластных им мужиков. Народ наш воспринимал власть как иноземную силу, со времен Петра Первого щебечущие «по-хренцузски» дворяне в его понимании были людьми нерусскими.

Русский народ выступал против власти как против абсолютно чужеземной, чужеродной и чужекультурной силы. Она представлялась ему навязанной извне. На Западе такого не было. В Германии и помещик, и крестьянин (вернее – бауэр) были людьми из одной культуры, из одной цивилизации. (Впрочем, так было и у русских до Петра). Дорого, ой как дорого обошелся нашей России золотой век дворянства – балы, красавицы, шампанское, закаты.

Пятая сила – это интеллигенция.

Всякому, кто изучает революции в России, бросается в глаза разрушительная и одновременно самоубийственная роль интеллигенции. Она вызывала революции и сама первая гибла в их жерновах. Это очень часто вызывает озлобление против интеллигенции. Кажется, будто она – это какой-то особый народ, страшно далекий от остальных русских, маниакально пытающийся «сделать тут Запад». 1917 год тут – самый хрестоматийный пример.

«…Границы раздела интеллигенции и народа тем резче, чем дальше страна от Запада, тем сильнее те преобразования, которые ей предстоят в процессе перекраски под западный образ жизни. Так что российской интеллигенции пришлось труднее прочих – она была первой, и легче других – она минимально отстояла от Запада, от западного образа жизни». (Г.Любарский. «Морфология истории»). Алкая Запад, рассматривая его как идеал, интеллигенция перенимала и все богатство, все многообразие политических доктрин, идеологических схем и утопических мечтаний Запада. Это обуславливало присутствие интеллигентов в рядах всех сил, которые сошлись в смертельной схватке 1917 года в России. Часть интеллигенции была встроена в традиционно либерально-демократическую ориентацию. Другая часть – относилась к радикальным революционерам. Не было, пожалуй, интеллигенции только среди сторонников Империи. Немного настоящих интеллигентов оказалось среди народной вольницы, да и там речь шла скорее о подполье, об underground, об изгоях.

Общим же для всех течений интеллигенции выступала ее очарованность Западом, ее стремление насильно втащить Россию в Западный мир и укоренить ее там. Только виделся этот Запад интеллигентам разных толков совершенно неодинаково. Отсюда идея разночинцев – образовать народ, привить ему «правильные» идеи, поменять в конечном счете его топос, сделав из русских неотъемлемую и органическую часть Запада. В этом смысле интеллигенция была не просто страшно далека от народа, а в каком-то смысле антинародна. Она не принимала и не понимала, по большому счету, русский цивилизационный проект.

Шестой движущей силой 1917 года, объединенной в партию, стали революционеры.

Люди, отвергшие современный им мир… У них самым главным и страстным желанием было преодоление существующей реальности, превращение ее в новую реальность, никак не связанную с тем миром, где им приходилось жить. Они верили, что у них есть способ создать этот новый мир, который будет гораздо лучше и счастливее прежнего.

Эти люди в полной мере обладали той энергией, страстью и волей, которые Лев Гумилев называл пассионарностью, а Макс Вебер – харизмой. Они были наделены страстью к переменам, умением их проводить и волей, чтобы вынести все на этом пути. В России того времени бытовало очень точное наименование для них – «профессиональный революционер». Творение нового мира и разрушение старого стало их профессией, единственным предназначением. В профессиональные революционеры шли и русские, и инородцы, и евреи. Среди них можно было встретить выходцев из интеллигенции, рабочих, аристократии. И не надо думать, будто революционерами выступали одни коммунисты. Были партии куда посильнее: и национальные социал-демократы на окраинах (литовские, финские, грузинские и т.д.), и социалисты-революционеры (славные своим террором эсеры), и народные социалисты, и мощное движение анархистов, и националисты – вроде дашнаков в Армении. Революционное подполье в Российской империи кишело разными людьми.

Седьмой движущей силой революции 1917 года стали евреи.

Их было очень много среди профессиональных революционеров. Как правило, эти евреи считали недостаточной сионистскую доктрину. Для них создание собственного государства и возвращение себе родной земли было слишком локальной, слишком мелкой целью. Им целого мира было мало. Это были личности с самым сильным пассионарным зарядом. Наделенные несгибаемой волей и недюжинным умом, они отличались, как правило, безжалостной жестокостью, склонностью к манипулированию, умением подчинить себе товарищей. Они обладали еще и крайней изворотливостью, и склонностью к интригам. Далеко не случайно то, что среди руководителей всех революционных партий более 90 процентов занимали евреи.

Но они – обратим на это внимание! – не были евреями в ортодоксальном понимании этого слова. Большую часть революционеров еврейство своими не считало, обзывая «выкрестами» и предателями, отказавшимися от иудейской традиции. Революционеры выступали изгоями в квадрате – изгоями не только в Российской империи, но и среди своих же соплеменников. То были самые непримиримые и бескомпромиссные борцы с существующим миром.

Хотя не надо и упрощать ситуацию. У многих из них находились родственники за границей, которые занимали высокие ранги в еврейских общинах по всему миру и обладали значительными (а в ряде случаев – и огромными) финансовыми и политическими возможностями. И между несгибаемыми революционерами и их сородичами по другую сторону границы все же сохранялись отношения. Странные отношения, очень многозначные. Они и притягивались, и отталкивались, причем каждая из сторон старалась использовать другую для достижения своих целей.

Все эти семь главных сил революции 1917 года прекрасно сознавали неумолимую логику аннигиляции и распада русского общества имперского типа. Они понимали, что пятисотлетнему циклу русской истории пришел конец. Они отдавали себе отчет в том, что любые частные улучшения и попытки исправить ситуацию не изменят логики процесса тотального разрушения. Другого пути для преодоления раскола в России, вызванного несовпадением цивилизационного и национальных проектов, просто не было. Разрыв между цивилизационным проектом и его национальными интерпретациями зашел слишком далеко. Раскол можно было преодолеть только путем создания нового цивилизационного ядра, нового национального проекта.

Каждая из семи сил понимала, что жизненные силы Российской империи, и без того подтачиваемые происходящими изменениями, были окончательно истощены Первой мировой войной. К началу 1917 года резерв устойчивости империи оказался исчерпанным. Она просто рассыпалась, как рассыпается перенапряженное стекло от попадания песчинки в критическую точку. У империи не было больше ни сил, ни желания жить. Процесс жесткой турбулентности зашел слишком далеко. Фактически, империя распалась под воздействием процесса самоподдерживающейся критичности. Любое, даже самое положительное воздействие на империю вело к дисгармонии и углублению внутренних противоречий.