litbaza книги онлайнНаучная фантастикаДоспехи бога - Лев Вершинин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 44 45 46 47 48 49 50 51 52 ... 79
Перейти на страницу:

А по обочинам шли те, у кого не было ни повозки, ни ослика, ни денег, чтобы уплатить за право уложить хоть что-то на чужую телегу, шли целые семьи — по пятнадцать—двадцать человек, старики и старухи, отцы и матери семейств, молодые парни, девушки, подростки. Одни тащили на себе необъятные вьюки, другие несли на плечах хнычущих малышей.

Медленно, обгоняемая всеми, рядом с нами прошла семья с коровой. Пожилую буренку вел на веревке, привязанной к рогам, селянин лет шестидесяти; старуха, семеня рядом, на чем-то громко настаивала, а он, упрямо не соглашаясь, мотал кудлатой головой. Корова выступала медленно, торжественно, и вся семья — человек пятнадцать обоего пола и всех возрастов — приноравливалась к ее шагам. Чумазые малыши на плечах старших братьев и сестер пугливо озирались по сторонам.

Тучи пыли, пропитанные нескончаемым криком, клубились над трактом…

— Люди, люди! Смотрите! — раздался истерический женский визг, перекрывший всеобщий гомон.

В безоблачном, ослепительно ярком небе зависла, слегка извиваясь, тоненькая, быстро наливающаяся чернью вуаль. Она разворачивалась, затягивая небосвод, и спустя несколько минут солнце при-гасло, превратилось в тусклый, мертво-белесый круг, и ветер обжег ноздри мельчайшими крупинками гари.

— Калума? — негромко, словно не в силах поверить, спросил кто-то.

И вдруг сквозь серую пелену прорвались тяжелые, смоляно-черные тучи, медленно расползающиеся по горизонту.

Движение замерло. Поток беженцев словно споткнулся, наткнувшись на непреодолимую преграду; люди, оцепенев, всматривались вдаль. Потом все загудело, закричало, заревело в едином хоре ужаса и отчаяния. Бросая узлы, спрыгивая с повозок, люди падали на колени, воздевали руки к небесам. Бились в постромках лошади, надрывно ревели волы, обезумев, рвались куда-то ослики…

Встрепенулся и Буллу.

Взвизгнул, дернулся, пытаясь встать на дыбы.

До отказа натянув вожжи, я левой рукой набросил на гривастую голову плащ, и лошадка успокоилась.

А толпа бесновалась еще долго.

Не час и не два пришлось ждать нам, пока люди, отрыдав, стали понемногу приходить в себя, пока вспомнили, что нужно жить дальше и нужно идти дальше; пока переловили и утихомирили разбежавшуюся скотину, пока собрали вывалившийся из вьюков, запыленный, потоптанный десятками ног и копыт скарб…

Когда же серая слипшаяся масса вновь поползла вперед, я хлестнул Буллу нагайкой — и мы влились в поток, бесследно растворившись в нем.

Потом нас догнала ночь.

Люди располагались здесь же, посреди тракта и на обочинах, перекусывали, запивая скудную снедь водой из придорожных колодцев, и падали вповалку, чтобы с рассветом вновь тронуться в путь; то и дело у крохотных костров вспыхивали перебранки; кто-то кому-то угрожал, кто-то плакал, где-то в отдалении истошно вопил ребенок — а я, как ни странно, заснул, накрутив на правое запястье поводья, а левой рукой обняв Оллу.

Прошел еще день, и еще ночь.

И еще сутки.

И еще.

А на четвертый день, ближе к полудню, людская река замерла у перекрестка. Перерезав тракт, шла по торной дороге конница, шла, вздымая мелкую пыль, бряцая стременами; плечо к плечу, по восемь в ряду двигались всадники — молча, торжественно. Лиц не было видно под опущенными забралами, и только плащи слегка колыхались в такт мерному конскому шагу.

Фиолетовые плащи с белыми и золотыми языками пламени. И фиолетовое знамя реяло над бесконечной колонной.

— Орден! — вздохнул кто-то, накрепко притертый ко мне толпой. — Они… они все-таки покинули Юг… Хвала Вечному!

Он попытался высвободить руку для знамения, но, не сумев, всхлипнул и срывающимся голосом забормотал благодарственную молитву. Ее подхватили стоящие рядом; тягучий, торжественный речитатив расползся по толпе.

А конница шла…

ЭККА ВОСЬМАЯ,

не без оснований утверждающая, что нет в мире ничего выше Справедливости, которая не знает исключений

Что есть на свете страшнее обиды людской?

Ничего.

Иное дело, что лишь глупец станет обижаться на родителей своих: зачем-де меня зачали таким, как есть? Жизнь она и есть жизнь; не с кого спрашивать — напротив, с тебя самого спросят, когда отживешь и вернешься туда, откуда пришел…

Вот так и живут — не спрашивая, ни вверх лишний раз не всматриваясь, ни назад не оглядываясь, от первого дня до последнего часа. Да и мало кто пожелает оглянуться; многим хватает доли, определенной еще до рождения. Кто вилланышем родился, так вилланом и помрет… ну, а сеньорский наследник и в старости останется сеньором. Так уж заведено в мире: у каждого на плечах лежит свой камень и каждый в одиночку бедует свою беду, а счастливых нет.

Кто красив, считает морщинки да сединки. Кто богат, жаждет иметь больше и больше, если же больше некуда — чахнет и сохнет преждевременно, трясясь над коваными сундуками. Кто близок к владыкам, трепещет, опасаясь опалы, но и сами владыки не спят по ночам, вслушиваясь во тьму: не слышны ль шаги убийцы?

Трус боится смерти, герой — бесчестия.

И даже исполненный мудрости страшится пустоты.

Но это все дано свыше; оспаривай не оспаривай — не будет толку. А если слишком уж упрям да боек, тогда жди смерти: будет тебе час, перед Вечным представ, высказать ему, Сотворившему Все, свою обиду. Авось на чем и поладите…

Земная же неправда — совсем иное дело; свербит она обидой нуднее любой язвы и жжется больней раскаленного железа; ведь не свыше она ниспослана, а людьми выдумана, ими, проклятыми, установлена, силой утверждена и пером в хартии вписана.

А раз так — ее следует упразднить. Ибо когда Вечный клал кирпичи, а Светлые месили раствор, — кто тогда был сеньором?

Вслушайся — и услышишь!

Раньше за такие слова бичевали прилюдно, да не плеткой ласковой, а убийцей кнутом, совсем еще недавно за такие речи прижигали лоб казенным клеймом и ссылали в рудники, а то и хуже, на галерную каторгу, а ныне — слушай-слушай! — вещает о том, уже не запретном, каждое Древо Справедливости.

Вкрадчиво шелестит его листва, увитая алыми лентами, манит, зовет, завораживает.

Ныне в каждой деревне, в каждом местечке, да и в городских посадах, захлестнутых великим мятежом, волнуются на ветру такие деревья, от земли до кроны выкрашенные радостным багрянцем, как было заведено в дни Старых Королей, и под сенью густых шепчущихся ветвей раз в семь дней собираются старейшины, избранные свободной сходкой, а сойдясь, соединяют влюбленных, и прекращают мелкие споры, и, досконально обсудив дела насущные, творят именем Вечного скорый суд, обеляя невинных, примиряя заблудших и карая злобствующих.

Сколько их ныне, Деревьев Справедливости?

1 ... 44 45 46 47 48 49 50 51 52 ... 79
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?