Медленно, торжественно встает владыка, дабы проводить любимых детей добрым родительским словом. Обводит взглядом лица уже поднявшихся со скамей витязей. Прикладывает ладонь к сердцу.

И застывает…

Тяжкий рокочущий гул занимается за стенами, сквозь узкие стрельчатые окна проникает в зал, и ни толстые стены, ни двойные, плотно затворенные ставни не в силах заглушить рев боевых рогов Ордена.

Император ловит взгляд Ллиэля.

«Вот это да! — неслышно вопит Дылда, и еще: — Не вздумай улыбаться, Рыжий!»

Надо сказать, это он вовремя…

Владыка абсолютно, по-щенячьи счастлив, но улыбаться нельзя ни в коем случае, по крайней мере, стоя на возвышении.

Ибо сейчас он — воплощенная Вечность, а Вечность бесстрастна.

Но и магистр — не просто один из вассалов, пусть и высочайшего ранга; он еще и священнослужитель, почти равный Первоалтарному; его следует встретить на полпути, не позволяя почтенному старцу преклонять колена…

Створками внутрь распахиваются двери, и в ослепительном прямоугольнике солнечного света возникает человек — высокий, статный, широкоплечий.

Недоуменно замирает знать Империи.

А спустя миг в гулкой тишине потрясенно звучит:

— Турдо, мальчик мой!

У западной стены, там, где теснятся знаменные Поречья, седоватый рыцарь в старомодной, видавшей виды кирасе кусает предательски дрожащие губы…

Тверды шаги.

Тяжелы.

Уверенны.

Тот, кто опоздал, но успел, идет сквозь зал. Посох, увенчанный солнечным диском, в шуйце его, и фиолетовый плащ с вышитыми языками пламени, белыми и золотыми, собравшись в длинные складки, с шелестом волочится по зеленым плитам.

И владыка, ступая уже на предпоследнюю ступеньку, в недоумении разглядывает такие знакомые одежды, и посох, и меч…

Конечно, это магистр Ордена Вечного Лика.

Однако — не брат Айви.

Высоко вскинута голова пришедшего, белоснежные волосы пропитаны огненными бликами, глаза отсвечивают рубином…

Бьюлку!

Почему бьюлку?

Но нелепые, неуместные мысли тут же уходят.

Неважно, бьюлку или не бьюлку.

Неважно, Айви или как его там…

Это двенадцать тысяч отборнейших воинов идут сейчас к алтарю — присягать на верность Империи…

Вот легла ладонь красноглазого на рукоять.

Вот поползло из ножен лезвие.

— Я и Орден…

Стремительно протянув руку, владыка перехватил кисть бьюлку, не позволяя ни обнажить меч, ни преклонить колено.

Панцирь звякнул о панцирь.

Император прижал к груди магистра.

Итак, я уже — не я, и Олла — не Олла, и Буллу, выкрашенный настоем чернокорня, впряжен не в щегольскую двуколку, а в самую обычную крестьянскую фуру; конек, кажется, обижен, он то и дело оглядывается, фыркает с откровенным неодобрением, но тут уж ничего не поделаешь — что имеем, то имеем; глубоко в сумке, приколотая к аккуратно сложенному парадному камзолу, прячется до лучших времен нефритовая лекарская ящерка, а вслед за солнцем едет в разбитой телеге немолодой менестрель с хворым мальчишкой-учеником — и если кому-то по-прежнему интересна моя скромная персона, пусть попробует искать каплю воды в бушующем море.

Впрочем, после той памятной ночи, хвала Вечному, приключений не было — кроме ветхой сумы, старенькой лютни и песен, нечего взять с менестреля, а песни нынче не в цене. Пару раз, правда, посматривали искоса на лошадку, прикидывали, но я улыбался, поглаживая замок арбалета, и мужички поспешно отводили глаза — эти зверушки наглеют только в стае…

Спасибо им, что не довели до греха, — сеичас я готов убивать без предупреждения.

После пережитого в «Тихом приюте» Олла не выходит из комы. Ее глазки все время полузакрыты, и я не знаю, видит ли она что-нибудь, а о гипнозе не, может быть и речи после свежего опыта с аборженом. Я даю ей густые протертые соки, которыми щедро снабдил нас умница Тайво; девочка глотает. Еще она дышит. Это и все признаки жизни.

— В Калуму, сеньор, — сказал Таиво, сочувственно глядя на меня, измотанного дозелена. — В Калуму, и поскорее!

— Неужели нет ничего ближе?

— Если девочке еще можно помочь, так только там, — Тощий был очень серьезен. — Ручаюсь, ее примет сам Преосвященный Шеломбо.

Это имя трактирщик произнес с придыханием, но мне было не до того.

— Калума так Калума, — кивнул я.

Тайво, храни его Вечный, взял на себя практически все хлопоты по сборам и маскировке, предусмотрел все мыслимые случайности, подробнейше объяснил дорогу. От меня было мало проку: я корчился от бешенства и бессильной ненависти, жалея, что давешние бандиты сдохли слишком легко. Подумать только, ведь Олла уже шла на поправку! Улыбалась, глядела ясно и внимательно, возилась с Буллу… Но даже и в том, близком к помешательству, состоянии до меня все-таки дошло: нет худа без добра, ведь все равно девчонку надо где-то пристроить, не тащить же ее с собой в ставку кибера…

А лучше Калумы, судя по смутным намекам Тай-во, места не сыщешь.

Только рекомендательного письма не дал нам хозяин, туманно пояснив:

— Этого не надо, там и так будут ждать.

Жаль было двух с половиной суток пути, но что поделаешь! Да и промелькнули они на диво быстро. Уже к полудню замаячила вдали двойная вершина, вся в белых и цветных лоскутах — эту красоту ни с чем не спутаешь, раз сто, если не больше, любовался я ею, просматривая архивные видеоотчеты, да и Тайво, объясняя дорогу, поминал калумские купола и пагоды, замирая от восторга.

Но по мере приближения открывалась нижняя треть холма, и ни на стереокадрах, ни в рассказах Тайво не была она такой — черно-серой, усыпанной струпьями пепла и гари, словно траурной лентой опоясалась Священная Гора…

Впрочем, как и обещал Тайво, у подножия нас встречали — вернее, встречал высокий сухощавый жрец в желтой тоге, а двое одноусых крепышей в коротких туниках и шестерка щитоносцев с длинными копьями стояли поодаль, дожидаясь распоряжений.

— Мы ждали вас, — торжественно произнес жрец. Я и не сомневался: гильдия трактирщиков, чтя

Вечного, не забывает и старых богов; ее финансовые и прочие связи с Калумой весьма прочны, а следовательно, рекомендации Тайво Тощего, члена совета старейшин гильдии, здесь имеют вес. Однако быстро прошла информация, не иначе, Тайво послал почтовую птицу.

— Следуйте за мной, — продолжал жрец. — За лошадью приглядят.

И я пошел за ним — вперед и вверх, сквозь пожарище, — перешагивая через обломки мшистого гпанита. Их было много, чем дальше, тем больше. Одноусые несли на носилках Оллу, копьеносцы двигались по бокам, образовав плотное полукольцо.