Посидев несколько минут в тишине, я поняла, что он ушел. Обернулась, чтобы убедиться. До чего же мерзкий тип.

— Он не верит в любовь, — грустно сказала Маритта и поставила бокал на столик. Встала, изящно потянулась и тоже направилась к выходу. — Советую выспаться.

Не здесь и не сейчас.

— Бранд через полчаса уедет в цитадель Мертвых миров, так что тебе нечего опасаться.

И она ушла, оставляя шлейф сладких до тошноты духов.

Я сидела перед камином, пока угли окончательно не почернели. Вглядывалась в мерцающие красные переливы догорающего огня и думала, пока мысли не превратились в вязкое желе. Я не сомневалась в том, что во мне нет ничего особенного. Однажды я повелась уже на похожую фразу, сказанную с нежностью и пугающей серьезностью.

«Ты была на карнавале?»

Я солгала ему. Я не пришла утром пятнадцать лет назад, а потом скрыла правду.

«Не могу найти свою Шаари-на, она точно здесь, среди вас».

Тангавор не знал, что в храме стою я. Он говорил тысячу слов, но разрушила все я лично своим осознанным «да». Из нас двоих лишь мне было известно точно, что происходит в храме. Я отреклась от него с открытыми глазами, а он просто не знал.

Я все разрушила сама.

В подвале Черного замка

Кнут щелкнул, и остатки розового кружева упали к ногам вздрогнувшей девушки. Темное помещение с низким потолком освещалось лишь несколькими свечами, танцующими под пение кнута. Бранд потянул воздух носом, пробуя на вкус вожделение, разлившееся вокруг. Девушка, чьи руки были подхвачены петлей под потолком, выжидающе выгнулась.

Раскрасневшийся, вспотевший Бранд облизал губы кончиком языка. На узкой спине, не пересекаясь, проступали алые полоски. Кнут змеей застыл вокруг его ног.

— Сарра, ты, как всегда, прекрасна, — прошептал он. — Между нами боль и удовольствие. Но сегодня мне нужен страх, слышишь, и немного ненависти.

Мужчина вспомнил, какой бессильно яростной была Варвара, когда отдавала ему свою кровь. Возбуждающая смесь. Вначале он рассвирепел, когда понял, что иммунитет девушки развеялся не до конца. Принуждать ее оказалось делом нелегким, будто продираешься сквозь плотную воду. Тяжелый труд и никакого удовольствия. Но лучше всего на свете Бранд умел ждать. Однажды и Варвара лишится последнего слоя защиты и тогда будет лизать ему ноги по одному движению его пальца.

А до этого, кажется, предстоит иное удовольствие — наблюдать, как она ненавидит и покоряется ему одновременно.

Похоть и любовь. Сколько раз они до хрипоты спорили с сестрой на эту тему? Он докажет наконец Маритте, что нет между данными понятиями разницы. Первое даже честнее.

Бранд подошел к стойке, где аккуратно были развешаны разные кнуты, от самого мягкого, практически облизывающего кожу, до жесткого, умеющего вспарывать податливую плоть. Сарра, постоянная участница его игр, испуганно втянула воздух.

Сотар несколько минут переступал с ноги на ногу перед дверью, прежде чем постучаться и войти. Аттар был страшен. Нет, не было ни гнева, ни злости, ни ярости. Тангавор не кричал и никого ни в чем не обвинял. Он словно выморозился изнутри. Превратился в ледяную тень самого себя с пепельными, будто покрытыми инеем висками. Юный мальчишка в то утро годы потерял вместе с Варварой.

Страшно было смотреть в его пустые глаза, еще ужаснее было не услышать от него ни слова упрека. Весь мир для него перестал существовать, и все действия советника и остальных людей стали не важны. Лучше бы Тангавор накричал, ударил, в конце концов. Истукан с мертвыми глазами, машинально подписывающий бумаги, пугал сильнее прочих мыслимых наказаний за промахи и ошибки.

— Ответ из цитадели пришел? — Ледяной голос промораживал до костей.

— Нет.

Как только Тангавор сложил картину полностью, он сразу подал прошение об аудиенции у Доррейона. Аттар не имеет права покидать поднадзорный мир. А если у него появились личные причины, то сначала надо убедить владыку, что мотивы стоящие. Тех хранителей, что осмелились самовольно пройти через портал, ждали трибунал и смертный приговор за дезертирство. Тангавор оказался запертым в собственных владениях. И ненависть самому к себе выжигала все остальные эмоции.

— Мне всегда было очень стыдно за то, как мать его боготворила. — Голос у Тангавора был хриплый, словно простуженный. — Она на каждый праздник посылала ему подарки, купленные на последние деньги. Писала письма. Всем друзьям, знакомым и даже соседям непрерывно рассказывала о том, какой чудесный и невероятный у нее дядя. А мы для него словно не существовали. Я ведь видел его до этого единственный раз в жизни — на похоронах деда, его брата.

Вначале я восхищался знаменитым родственником, боготворил. А когда подрос, начал стыдиться. Позже — ненавидеть. Мне все время казалось, что над семьей непрерывно нависает его тень. Мать держала на своем туалетном столике его фотографию, а не своего мужа или детей. Мы всегда были вторичны. А потом я вырос и научился равнодушию. Как мне казалось.

Я ведь поступил в Академию хранителей ему в пику. В тот единственный раз, когда увидел его равнодушные глаза, — не выдержал и накричал. Мне было тогда лет семнадцать. «Она же вас любит!» — кричал я ему в лицо. «Любовь ничего не стоит», — ответил мне тогда дядя и выписал чек на мою учебу в академии. А я решил, что лучше иметь огромный долг перед государством, чем перед ним. И порвал чек.

Мне стоило большого труда отделить себя от его сияния. Перестать сравнивать. Что ж, я переоценил себя. Стоило ему обратить на меня свой благосклонный взор, и я потерял напрочь инстинкт самосохранения, снова вдруг стал мальчиком. На секунду мне показалось, что он и правда замечательный, и моя мать была права в своей слепой и унизительной любви. Его слова были полны такой заботы.

Стакан воды в руке Тангавора жалобно хрустнул и осыпался крошевом льда с каплями крови.

— Не вини себя.

— Не винить себя?! — Впервые за последние дни Тангавор повысил голос. Аттар тяжело вздохнул, закрыл глаза, сжал кулак с осколками в коже и едва слышно прошептал: — Я его ненавидел за то, что он отнял у меня любовь матери, а потом сам подарил ему другую дорогую мне женщину. И ты предлагаешь не винить себя?

Повисло тягостное молчание. Советник медленно пристроил принесенные бумаги в углу пустого стола.

— Выяснили, что же случилось на карнавале и почему Варвара молчала. Помните убийство в ночь маскарада? — Сотар посмотрел на аттара. Тот не шевелился, разглядывая истерзанную ладонь, и советник продолжил: — Судя по всему, к убийству причастны две ее подруги, Екатерина и Софья. И вся история с больничными документами — попытка прикрыть девочек…

— Поздно, Сотар.

Слова упали как камень. Советник замер, не смея шевелиться. Вдруг понял, что потерял друга. Перед ним сидел мужчина, который находился теперь в другом пласте жизни, в другом измерении. И между ними навсегда пролегла бездной та ночь, когда аттар во второй раз потерял свою Шаари-на.