Дальше идти стало опасно; не сговариваясь, только поглядывая на Мишу, ребята стали поворачивать. Миша соглашался — здесь не пройдем. Но в этой топи хотя бы не ходил кто-то большой и непонятный… а это тоже преимущество.

— Миша… мы обратно пойдем?

— Не прямо обратно, Лена… Надо делать крюк.

Сколько ни делали они крюков по местности, то или попадали в топь, или опять возникал впереди непонятный зловещий силуэт. «Страж болот», — про себя называл его Миша.

Лица у девушек осунулись, Толян скулил все откровеннее и громче. Миша и сам понимал, что надо сделать перерыв.

— Который час?

— Уже почти восемь… И есть хочется.

Миша обозрел свое перетрусившее, уставшее воинство. Все трое смотрели на него, признавая в нем командира. Только вот сам Михаил охотно отказался бы и от этой должности и, от этой ответственности. Скажи ему еще утром Епифанов: «Ты командир», и Миша надулся бы от важности. Студентки надулись бы на Епифанова за то, что он нарушает субординацию, подчиняет их, «старых», «опытных» и, главное, студенток, — школьнику. А Мишу задразнили бы — и они, Лена с Ларисой, и Толян. Быстро же все переменилось…

— Значит, так… сейчас мы будем отдыхать. Половину еды можно съесть. Толян, вот топор, займись костром. Лена, намажь бутерброды. Лариса, помогай всем, я пошел за водой.

Ни при каких других условиях не стал бы Миша пить такую воду, какая текла в чайник из этих болотных промоин — застоявшуюся, буро-зеленую, со множеством всяческих рачков, водорослей, кусков мха. Но другой воды не было, а день-то был теплый, парило; несмотря ни на каких комаров, все скинули куртки, взмокли. Попить необходимо, чай бодрит. И хорошо, что если хлеба в обрез, то чай и сахар экономить не надо. Миша утром прихватил на раскоп столько, что хватило бы на три таких похода.

— Девочки… Воду надо профильтровать. Давайте вот из чайника в котелок, потом в кружки…

— А через что, Миша?!

— Через твою футболку, Лариса.

— Тогда отвернись…

Миша удивился, что такой же просьбы не последовало и Толяну, но выводов не сделал — и по молодости, и от смертельной усталости. Не до того ему было.

Толян нарубил какую-то гниль, от костра шло дыму в сто раз больше, чем огня. Болотная вода, процеженная через пропотевшую футболку, упорно не хотела закипать. Есть не хотелось, хотя разум говорил — необходимо. Но половину хлеба и консервов Миша велел спрятать «до следующего раза». Когда он будет, «следующий раз»? Об этом не стоило думать.

— Времени сколько?

— Уже девять… Скоро стемнеет. Миша… ты как думаешь — Епифанова уже съели?

— Тьфу, чепуха какая! Епифанова так просто не съесть… Это мы в тумане заблудились.

— Ну, пусть будет так, заблудились… А теперь нас отсюда не выпустят. Что с Епифановым — этого мы тоже не знаем. Там все что угодно могло случиться, возле этой могилы…

— Живой или не живой Виталий Ильич, еще узнаем. А мы отсюда выйдем, понятно?! Против этого… против этого сделаем копья.

— Из дерева копья?! Против… против неизвестно чего?!

— А первобытные люди — они с чем против медведей ходили? И против тигров? А слонов и носорогов чем брали?

— Так то первобытные… — и, отпустив это сильное высказывание, Толян уныло замолчал, уронив руки между колен, созерцая свою босую ногу.

— Толя, у тебя какой размер?

— Ну, пиисятый… А что?

— А то, что девушек носки тебе не подойдут.

И Миша разулся, снял собственные носки:

— Все вместе — на свою ногу… вместо обуви — дошло?

— Ну-у ты даешь…

— Девушки, придумайте, как еще обмотать ногу получше, понадежнее. А ты, Толян, как обуешься — найди пару прямых стволиков. Тут дальше осинки неплохие растут… Понял зачем?

— Неужто копья будешь делать?

— Будем делать… Понял, Толик? Мы с тобой будем их делать… Вместе будем. Заострим получше, на огне обожжем острие и пойдем дальше, на крепкую землю.

Миша отвернулся, не в силах выдержать пристальных взглядов Лены с Ларисой — взглядов недоверчивой надежды. Он не был уверен, что их заслужил.

И опять болото раскрывалось во все стороны, одинаковое во всех направлениях. Куда-то исчез грозный призрак, и туман опускался, ложился, распадался на клочья и куски. Все больше открывалось, все лучше становилось видно само болото — унылое, покрытое какими-то деревцами-недоделками, нелепой осиновой порослью, все в проплешинах, черных лужах, каких-то поваленных полусгнивших стволах (видимо, росло здесь и что-то более серьезное?). На поверхность воды всплывали пузыри газа из неведомых глубин. Чавкала под ногами трясина. Все везде одинаковое, неразличимое, и Миша совершенно не был уверен, что найдет место, по которому они только что прошли, — даже сумеет ли вернуться к поваленному стволу, возле которого полчаса назад жгли костер, пили чай, переобували Толяна.

Зловещее существо пропало — но и выход из болота пропал. В комарином звоне мерзко покачивались голые стволы и ветки; в безветрии становилось совершенно непонятно, почему они качаются, особенно если не думать о сотрясениях непрочной почвы, создаваемой самим же отрядом. И колебания растений становились еще одним неприятным, тревожным явлением, еще одним необъяснимым свойством болота.

Спускался вечер; солнечный свет теперь не задерживался туманом, но его лучи падали косо. Куда идти? Вроде бы идти надо на север, встав левой рукой к закату. Хотя да! В это время года солнце закатывается не на западе, а где-то между западом и югом… К чему ближе, к югу или к западу, не знали ни Миша, ни другие. Ребята могли находиться где угодно — и в трех, и в двадцати километрах от хутора. Но на каком бы расстоянии ни находились — они были к северу или к востоку от степи. Если бы ребята двигались на юг, они давно бы уже вышли из горного леса к степной местности.

Скорее всего, Миша повел бы отряд туда, где закатывалось солнце, — но тут вдруг тихо вскрикнула Лариса.

— Что такое?! — тон Миши был не особенно любезен. — Чего орешь?

— А вон посмотри… Это же просека!

И точно! Стоило Ларисе провести рукой, как среди круговерти лесных зарослей очень заметна стала ровная, словно проведенная по линейке линия, рассекавшая кроны. Внизу, под ровным лоскутком бледного вечернего неба, угадывалась и тропинка. И на ней, на тропинке под линией вечернего неба, хлюпала грязь под ногами, по краям пучилась трясина — но было прочнее, надежнее, чем на болоте. Плохая, неровная, давно нехоженая оказалась тропинка — но и та, по которой шли утром, была ведь ненамного лучше.

Ребята невольно заспешили, даже Толян перестал хромать, торопясь пройти как можно больше. Часа два шли из последних сил, бурча пустыми животами, со все большим трудом переставляя гудящие ноги. Конца лесу не открывалось, и даже сам лес становился все выше, красивее, интереснее. Исчезли лиственницы; в закатном огне бронзовели стволы высоких сосен почти без горизонтальных веток, значит, деревья поднялись в густом лесу. Темнота словно накапливалась в понижениях местности, в отдаленных участках леса и где деревья росли гуще.