— А это важно, был у меня кто-то или нет?

Лариса покачала головой. Мише показалось, что она улыбается, но он вовсе не был в том уверен.

— Давай спать. Иначе завтра с места не сдвинемся.

Оба понимали, что отойти от костра не решатся — даже если в лесу вокруг нет ничего и никого. А тут, на крохотном пятачке, девушка позволила себе почти все, что готова была позволить. Разве что запустила ладонь ему под рубашку, погладила бок и оставила руку там же.

Первый раз Миша проснулся поздно, явно во вторую половину ночи. Почему во вторую — это трудно объяснить. Он не торопился посмотреть на часы… да это и было бы непросто, потому что костер почти погас. Какой-то смутный инстинкт заставил Мишу, проснувшись, сначала внимательно осмотреться. Пламя чуть лизало одну сторону прогоревшего бревна, а вот угольев было много, и все яркие. В их свете Миша угадывал, что кто-то низенький и сильный стоит в нескольких метрах от кострища.

Миша тихо отодвинул Ларису, сделал резкое движение копьем, и этот «кто-то» резко отпрянул, окончательно выдав себя. Парень бросил на уголья ветку, потом еще две или три. Пламя весело побежало по ним, освещая все дальше стволы деревьев и кусты. Приземистый маленький зверь отступал вместе с темнотой, и Миша подкинул еще дров. Зверь отступил окончательно, и Мише показалось — он ушел.

На часах было половина четвертого, скоро должно было светать, и Миша понял, что ночью вроде пронесло. Пока.

Второй раз Миша проснулся под утро, в серо-жемчужном рассвете. Проснулся он от холода, и неудивительно — на земле белели пятна инея. Может быть, где-то 10 мая и не бывает уже заморозков, но не в Сибири. А тут еще и почти горы…

Друзья скорчились в невероятных позах, Толян во сне стучал зубами от холода. Освободившись от Ларисы, Миша кидал в костер все, что осталось от запасов, пока пламя не загудело, как в начале их ночного приключения. Только тогда он сел назад, притянул к себе Ларису — просто чтобы прикрыться ею от холода, как это было всю ночь, и увидел — девушка проснулась.

— Спи, спи…

И Миша коснулся губами ее губ (Лариса ответила сонно, но с откровенным желанием), а потом поцеловал в отворот рубашки, где пахло сильнее всего. И проспал еще часа полтора, пока костер не прогорел, а холод не разбудил всех окончательно. Еще до общего подъема он сходил посмотрел на то место, где стоял неизвестный зверь. На земле были следы — небольшая круглая лапа с невтягивающимися когтями. Такие же следы Миша нашел и возле водопоя и еще следы двух лосей. Ночью он ничего не слышал и даже не подозревал, что такие крупные звери проходили в двух шагах от лагеря.

Следы хищного зверя Миша зарисовал, и потом ему сказали, что это похоже на следы росомахи. Может, то была и росомаха, но, вообще-то, этот зверь должен был вести себя увереннее и наглее. Миша до конца жизни не знал, столкнулся ли он с росомахой или с другим, никому не известным животным.

Было около восьми часов утра, когда он принес первую охапку дров и поставил чайник на огонь. Вставали тяжело. Узнал, как ломает все тело, выворачивает мышцы после вчерашнего, но был уверен — надо преодолевать.

— Ох… ох… ох… — заходился стонами Толян.

Еле-еле вылезла из спальника Лена, равнодушно ждала, пока ее покормят, напоят чаем и поведут дальше, спасаться. Почти на весь лес пели птицы.

Что же делал Епифанов, оставшись один возле раскопа? Чем оказался отмечен для него пятидесятый, юбилейный, День Победы?

Начать следует, вероятно, с того, что Епифанов мог бояться за отправленных им ребят, но уж никак не за себя. То есть случиться ничего плохого с четырьмя здоровыми ребятами не должно — тем более, что азимут он им дал. Но ведь молодые, дурные… Что им придет в голову, непонятно. Из всех только Миша серьезный.

А на себя Епифанов полагаться мог. Он воспитывался в то достославное время, когда в ходу была поговорка: «Ты жив? Почему же ты не сделал?!» — ведь только смерть тогда могла быть причиной не выйти в маршрут, не провести работ и вообще не совершить великих дел.

Виталий Ильич был готов ко всему. Абсолютно ко всему. В рюкзаке еды дня на три, несколько пачек «Беломора», завернутые в целлофан. Отдельно лежат упаковка аспирина, бинты и йод. Есть даже сменные носки и обычная пестрая рубаха. Найдутся и нитка с иголкой, и нож, и топор, и спички в металлическом коробке с притертой крышкой.

Епифанов был готов автономно жить в любом мире. Да, в любом мире, именно так! Епифанов и остался на раскопе в основном для того, чтобы определить — обязаны ли они туманом стечению обстоятельств, случайности или этот туман — часть поганых чудес, вроде полетов костюма или странностей при раскопках кургана с березкой. Епифанов был уверен, что если начнутся чудеса, если автор тумана как-то проявится — то проявится он не для толпы, а именно вот так, для одного человека.

Размышляя об этих важных вещах, Епифанов проделал еще вот что: вытащил из голенища предмет необычный и в археологической экспедиции ненужный — большой облезлый пистолет ТТ. Когда-то серо-голубой, от прожитых лет стал он скорее тускло-серым, но оружием быть не перестал. Никто не знал об этой штуке в голенище. Но уже много лет носил Епифанов оружие — с давних времен, когда по тайге шаталось много разного приблудного народа. Тогда от решительности, ума и быстроты реакции начальника экспедиции, от его умения владеть оружием зависела порой и сама жизнь, и то, что считалось куда важней жизни, — результаты проведенной экспедиции. Мы вправе считать, что археологи и все полевики того времени придавали этим результатам слишком большое значение… Но они были именно такими и думали именно так, что поделать.

Виталий Ильич опустил пистолет в карман куртки, проверил, хорошо ли нож выходит из висящих на поясе ножен, постоял в непонятном тумане. И умный человек, даже зная, что Епифанову 67 лет, хорошо подумал бы, прежде чем затеять по отношению к нему какие-то нехорошие поступки.

Стоя в сероватом мареве, Виталий Ильич думал, чем бы ему сейчас заняться. Туман плыл, все время перемещались, терлись друг о друга, лопались крохотные пузырьки. Шорох, шелест мешали понять — не подходит ли кто-то сзади, сбоку… Впрочем, и прислушиваться все время нельзя — легко запугать самого себя, да так, что потом в лес и степь не пойдешь.

Что-то подсказывало Епифанову, что расчищать погребение не стоит. Не было никаких рациональных причин не сделать нескольких шагов и не поработать, убирая песок над костями скелета… Но Епифанов ясно ощущал — делать ему этого ну совершенно не хочется. А доверять своим ощущениям старый ученый привык.

На камнях у озерца были какие-то изображения… И, прихватив с собой тетрадь, Епифанов вышел к берегу неназванного озерца. Вот и камни; туман туманом, а камни хранили еще солнечное тепло. Виталий Ильич с упоением занялся поиском рисунков на камнях. Далеко не на всяком кургане на камнях оградки древние художники прочерчивали изображения человечков, коров, лошадей, скачущих всадников, котлов. Все это, прочерченное самым примитивным образом, словно нарисовано детьми, с такой же жизнерадостной экспрессией.