Действительно, когда украинцы бросили в музей бомбу, он моментально был изолирован немцами. Окно комнаты, в которой мы сидели, выходящее в парк, уцелело, но дверь, выходившая в коридор подле вестибюля, открылась. Сразу после взрыва мы услышали немецкие команды и трехэтажную русскую ругань, которой украинский караульный начальник старался привести в порядок своих подчиненных. Впоследствии стало известно, что это покушение было организовано крайними сепаратистами украинцами с целью во время вызванной им суматохи истребить арестованных. Быстрое появление немецких дежурных частей сделало такое нападение невозможным.

В первые же дни сидения украинцы выделили всех полковников и отправили их в Лукьяновскую тюрьму. Постепенно начали освобождаться из музея те офицеры, родные которых имели какую-нибудь связь с главарями петлюровцев или знали, кому дать взятку.

Наконец, в один прекрасный вечер всех оставшихся в музее, около 450 человек, вывели на улицу и повели к находящемуся по соседству Оперному театру, подле которого было приготовлено около 15 трамвайных вагонов. Нас погрузили в эти вагоны и отвезли на пассажирский вокзал, где уже был приготовлен эшелон теплушек с двумя классными вагонами.

В одном классном вагоне поместился околоток с сестрой милосердия и больными, в другом – немецкий и украинский караулы, нас же развели по теплушкам. Рядовые петлюровцы, шатавшиеся по вокзалу, поругивали нас и говорили, что мы дальше поста Волынского, разъезда в 6 верстах от города, не поедем. Там нас, мол, выгрузят и расстреляют, но эти выкрики на нас особенно не действовали. Когда погрузка окончилась и поезд ушел, как впоследствии выяснилось, нас везли на пограничную с Польшей станцию Голобы. Наше путешествие длилось более суток. Все большие станции, во избежание недоразумений, проходили полным ходом. За весь путь были две или три остановки на небольших станциях, где мы могли купить хлеба и сала. Наконец, около 3 часов следующей ночи, мы прибыли на конечную станцию украинских железных дорог Голобы. На этой станции довольно сильный караул украинского пограничного полка, осмотрев эшелон и узнав, что везут офицеров, удалился, пообещав утром расправиться с нами. По их уходе немецкий комендант поезда прицепил паровоз и увел эшелон на немецкую перевальную станцию, которая была расположена в нескольких верстах по ту сторону границы.

Там нас пересадили в эшелон вагонов 4-го класса, приспособленный к европейской колее, и немецкий комендант успокоил нас, говоря, что нас через Германию повезут в Марсель для отправки в южную добровольческую армию.

Наше путешествие до Берлина тянулось несколько дней. В это время в германской Польше происходило, как нам говорили, восстание кашубов и нам пришлось несколько раз стоять три, четыре часа на небольших станциях, пока путь не был свободен.

В первый же день нашего путешествия за границей старшие чины эшелона решили, что для большего нашего удобства и защиты наших интересов нужно сорганизоваться в форме батальона. В составе эшелона находилось несколько подполковников, между которыми начались бесконечные споры о старшинстве. Кандидаты на место командира батальона никак не могли установить, кто из них имеет больше права стать во главе. Этот вопрос неожиданно был разрешен скромным штабс-капитаном, который, подойдя к спорящим, заявил: «Господа! Вы спорите бесцельно, я старше вас всех, я полковник лейб-гвардии Конного полка А.А. Клюки фон Клугенау[95], вот мои документы». Действительно, полковник Клюки фон Клугенау, когда петлюровцы составляли список сидящих в музее, назвался штабс-капитаном, благодаря чему избежал отправки в тюрьму.

С этого момента наш эшелон принял военную организацию. Он превратился в батальон, состоящий из четырех рот. Штаб батальона состоял из трех офицеров: двух братьев Артамоновых[96] лейб-гвардии Конного полка и лейб-драгуна Энгельгардта[97].

Мы подъехали к Берлину как раз в дни, когда дивизия Носке ликвидировала в нем коммунистов. Перед прибытием в Берлин немецкий комендант обошел все вагоны и предупредил, чтобы никто не показывался в окнах, так как поезд будет проходить по местам, занятым коммунистами. И действительно, когда поезд шел по берлинской круговой железной дороге, мы видели на некоторых станциях персонал и солдат с красными повязками на рукавах, на других – с белыми. В одном месте, где поезд шел по высокой насыпи, мы увидели на одной площади перестрелку красных и белых повязок и перебежки цепей. Как мне потом рассказывали пленные солдаты в Cellelager, наши «земляки» в эти дни ходили в Берлин на заработки. Коммунисты платили пленному стрелку за работу несколько марок в день, пулеметчик же получал вдвое.

Объехав Берлин, мы высадились невдалеке от Шпандау и были отведены в Soldatenlager Doeberitz-waldow. Это был огромный солдатский лагерь, превращенный в это время в этапный лагерь для пленных нижних чинов союзных армий, возвращавшихся на родину. В нем собирались с работ небольшие команды, их одевали, составляли большие эшелоны и отправляли домой. Лагерь состоял из бараков, представлявших собой огромные сараи с двухэтажными нарами. Каждый барак был разделен поперечной стеной на две части. Первые дни нашего пребывания в этом лагере вторую половину нашего барака занимали итальянцы, которых было свыше 500 человек. Они нас сильно изводили, так как уже в 5 часов утра у них начиналось пение. Пело большинство полным голосом и каждый свое. Получалась отличная какофония, которая не давала спать.

В Doeberitz мы пробыли около двух недель, пока в одно прекрасное утро нам не было объявлено, что нас переводят в офицерские лагеря. Действительно, на вокзал был подан железнодорожный состав из вагонов 2-го класса, и мы отправились в глубь Германии.

Оказалось, что немцы решили нас перевести в три офицерских лагеря: Klausthal-Zellerfeld, Altenau в горах Гарца и Blenchorst. В первом лагере, самом большом, были помещены две наши роты – всего около 250 человек, в Altenau и Blenchorst остальные две – около 200 человек. Было ясно, что поездка через Марсель на юг России более чем проблематична и нам придется провести в Германии неизвестно сколько времени.

Хотя немцы к нам хорошо относились, все же они установили для нас почти такой же режим, как и для военнопленных офицеров, с той только разницей, что мы легко получали пропуск в город и шли без сопровождающего. Впоследствии даже выдали постоянное удостоверение – ausweis под условием возвращения в лагерь до полицейского часа.

В один прекрасный день меня вызвали в канцелярию батальона, где Энгельгардт подает мне предписание военного представителя Добровольческой армии отправиться в распоряжение английского военного агента; приказ последнего о назначении меня в междусоюзную комиссию о военнопленных в Diepholtz, бесплатный билет для проезда в этот город и несколько десятков марок подъемных.

Я был этим очень удивлен и