Сперва я думал, что у человека обожжены лишь лысина, лицо и шея, но потом он прошел в центр лагеря, посмотрел на ночное небо, медленно расстегнул и снял с себя рубашку, уронив ее на землю. Она была мятой и рваной, как и штаны с курткой, а рабочие ботинки — изношенными настолько, что от подошвы мало что осталось. Похоже, маленькая палатка, одежда и несколько разбросанных вокруг лагеря предметов являлись единственными его пожитками. Мои глаза были по-прежнему прикованы к верхней части его тела. Страшные шрамы покрывали рельефную грудь и спину, плечи и руки — жуткая нарезка кошмаров, впечатавшаяся в его кожу, словно дьявольские клейма. На лопатках была вытатуирована большая надпись готическим шрифтом. Всего одно слово:

«ХАОС».

Он запрокинул голову и стал ловить ртом капли дождя. Затем закрыл глаза и простер к небесам свои мускулистые руки. Я был уверен, что уродливые остатки его губ шевелятся, но не мог разобрать, что он говорил. Когда человек упал на колени, подняв вверх брызги грязи и воды, я понял, что он молится.

Спрятавшись в бурьяне, по другую сторону дороги, я наблюдал, как шрамовник взывает к своему богу. Мне вспомнились воскресные церковные службы, на которые я ходил с матерью. Только в этой странной сцене, казалось, чувствовалось нечто гораздо более мощное, чем все, что я когда-либо испытывал в церкви Святого Гавриила. Было в этом человеке нечто особенное, нечто выходившее за рамки понимания. Если судить только по внешнему виду, он должен был внушать страх. Но не внушал.

Я так и не понял, закончил ли шрамовник молиться или просто почувствовал, что я наблюдаю за ним. Но он сел на задницу и отполз под навес.

— Что ты здесь делаешь, мальчик? — спросил он хриплым, но на удивление добрым голосом.

Выбравшись из травы, я подошел к маленькому лагерю.

— Иду домой.

— Тогда ступай. Дом — это хорошее место. — Шрамовник поднес к лицу огромную руку, с толстыми, похожими на обрубки пальцами и вытер капли дождя. Шрамы покрывали каждый дюйм его головы, лица, шеи, а уши напоминали скрученные листья цветной капусты. Все эти глубокие борозды, наряду с оливкового цвета кожей делали его голубые как лед глаза еще более выразительными, а когда он говорил, обезображенные губы, размыкаясь, обнажали крупные белоснежные зубы.

— Эта погода не для прогулок. Иди домой, мальчик.

— Я не мальчик, — возразил я. — Мне уже четырнадцать.

— Ты еще ребенок.

— Ага, конечно.

— Не спорь. Настанет день, когда ты захочешь повернуть время вспять.

Я подошел ближе.

— Что с вами случилось?

— Разве твои родители ничему тебя не научили?

— Чему, например?

— Например, не задавать людям определенные вопросы. — Какое-то время шрамовник смотрел на меня, затем жестом подозвал еще ближе. — Если ты еще не уходишь, садись под навес и немного передохни. А потом ступай домой. Всё в порядке, я тебя не трону.

Я бросил на него свой фирменный «взгляд крутого парня».

— Я вас не боюсь.

— Не сомневаюсь. — Он слегка улыбнулся. — Давай, забирайся сюда, пока не промок.

Я поспешно нырнул под навес и присел, отодвинувшись от шрамовника подальше, чтобы, если что, суметь убежать.

— Что вы здесь делаете?

— Просто мимо проходил.

— Если попадетесь полиции, они вас изобьют. Им не нравится, когда в городе ошиваются бомжи.

— Вот что я тебе скажу, — протянул он, глядя в темную даль, откуда доносились раскаты грома. — Я не буду называть тебя мальчиком, если ты не будешь называть меня бомжом.

Я виновато кивнул.

— Хорошо, мистер.

— Передохни и двигай домой. Гроза будет лишь усиливаться.

— Откуда вы знаете?

— Просто знаю.

— Вы работаете на ярмарке?

— Нет. Случайно оказался в городе одновременно с ними.

— Мы с друзьями только что пришли оттуда.

— Хорошо провели время?

Я кивнул. Даже с близкого расстояния было трудно угадать, сколько ему лет, но я предположил, что где-то за сорок.

— Было довольно клево. Тоже там были?

Он отрицательно покачал головой.

— Вы сейчас молились?

— Вроде того.

Я какое-то время разглядывал его шрамы.

— Вы были во Вьетнаме?

Его взгляд стал отрешенным, но он так ничего и не ответил.

— Поэтому вы так выглядите?

По его шрамам стекали капли дождя.

— Грехи всего мира, — пробормотал он.

— О чем это вы?

Тени сместились. Колесо обозрения больше не светилось.

— Ты всегда задаешь так много вопросов?

Смутившись, я пожал плечами, будто мне было все равно.

— Тебе нужно уходить, — сказал он.

— Вам больно? — спросил я.

— Иногда. Но есть разные виды боли.

Зловещий оттенок в его голосе вызвал у меня беспокойство. И впервые я почувствовал в его присутствии что-то вроде страха.

— Скоро придут мои друзья. — Я оглянулся назад, на темнеющее поле. — Я у них за главного.

— Уходи. — Шрамовник указал в сторону дороги. — Не жди их. Сегодня ночью в городе случилось кое-что плохое. И будет еще хуже.

Я придвинулся к краю навеса.

— Что именно случилось?

— Иди домой. Мальчики твоих лет должны быть дома в это время.

С учащенно колотящимся сердцем я медленно вышел из-под навеса и, встав под дождем, посмотрел на мужчину.

— Вы занимаетесь чем-то нехорошим, мистер?

Он покачал головой и потянулся за своей рубашкой.

При этом он наклонился вперед и оказался вне укрытия. Дождь тут же обрушился на него, каскадом стекая по лысине, рукам, груди и животу. Но уже тогда я знал, что это не струи воды движутся по нему, а что-то другое. Я лихорадочно вытер влагу с глаз и прищурился, чтобы разглядеть получше.

Шрамы шевелились, извивались и менялись — непрерывно перетекали друг в друга, плавно скользили по телу вместе с дождевой водой, что делало их похожими на отдельные живые организмы. И хотя мужчина пытался натянуть на себя рубашку, чтобы скрыть происходящее, боль, вероятно, усилилась настолько, что он со стоном завалился на бок, уткнувшись плечом в грязь за пределами навеса.

— Что с вами, как… как вы это делаете? — пробормотал я, пятясь назад.

— Все в порядке, — простонал он, крепко зажмурившись. Затем выпрямился, держась руками за живот. Грудь у него вздымалась и опускалась. Наконец шрамы прекратили движение. Тело человека расслабилось, и, хотя он выглядел вымотанным, похоже было, что боль утихла.