Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лютозар поймал на себе тяжелый взгляд ценаторского телохранителя, неспешно подрулил к какому-то коробейнику и стал торговаться из-за аляповатого платка, позволив вельможам уйти. Только охранник отвернулся, лиходей прервал речи продавца, нахваливавшего товар:
– Прости, друже, в другой раз. – И зашагал прочь с ярмарки.
Знать, не подвел Зарубу опыт: во дворце произошел непонятный пока переворот. Князь зарезан, к княжне приставлена чужая охрана. А могут быть причастными к этим негаданным событиям Иван да Егор? Маловероятно, но почему нет?
Решив проверить эту смутную гипотезу позже, преступник вернулся к методичному обходу постоялых дворов. Случаются ситуации, когда метод тупого перебора оказывается самым действенным. Правда, быстрого решения он не сулит.
* * *
Пока Иван охранял княжну и выстаивал изнурительно долгий караул, рассматривая лицемеровпридворных, кланявшихся Василисе, ефрейтор Егор Емельянов сладко храпел богатырским похрапом с богатырским же присвистом. Федоринский мальчонка с трудом растолкал его, чтобы проводить на смену брату.
Соня-дембель почувствовал себя отдохнувшим и свеженьким, как горная фиалка. Здоровенная такая фиалка, которая если рубанет в дыню, то прощай, здоровье.
В назначенный час у спальни княжны снова собрались близнецы и сыскарь Радогаст.
– П-прекрасно. Ты, Егор, выглядишь как огурчик. Стоять тебе до утра, не засни. А мы с Иваном идем охотиться на Раскольника.
Старшой взвыл.
– Я п-понимаю, ты устал, – извиняющимся голосом проговорил Федорин. – Мы сегодня недолго походим. Успеешь отоспаться.
Сыскарь умолчал о том, что сам за прошедшие сутки не прилег и на пару часов, занимаясь расследованием гибели великого князя Велемудра да всякими мелочами наподобие краж во дворце. Появление Федорина здесь было как приезд лекаря в глухое село. Всякий норовил попасть к нему со своей болячкой. Посудомойка жаловалась на пропажу серебра, придворный конюх – на недостачу кормов, девки из окружения княжны Василисы – на угрозу похищения девственности, исходящую от молодых и несдержанных охранников. Ерунда отвлекала и раздражала Радогаста. К обеду он изобрел способ обрывать челобитчиков.
– В письменном виде, – сурово отрезал сыскарь, и поникший жалобщик уходил несолоно хлебавши.
А сам Федорин с грустью думал: «Что ж мы за народ такой, если даже во дворце тащат пудами!» Ефрейтор заступил на пост.
– Вот уж не думал, что после армейки продолжу несение караульной службы, – прошептал он да принялся мычать одну из любимых песенок.
Утомленная Василиса не показывалась. Девки-служанки сновали туда-сюда, таская воду, постиранные наряды и еду. Вышел осторожным шагом Почечуй. Удалился, держась за стену. Где-то через час вернулся.
– Ты тут, богатырь?
– Куда я денусь?
– Вот и добро, добро… – Дядька скрылся за дверью.
У стены стояла лавка, и Егор расположился на ней. Сначала спать не хотелось, но ближе к трем ночи веки стали тяжелеть, голова принялась кивать, и ефрейтор, вскочив на ноги, стал прохаживаться по коридору. Нет, он не страдал от чувства обостренной ответственности. Просто поверил Федорину: да, сволочь, истыкавшая брюхо старика-князя, могла явиться и за дочкой, и лучше уж встретить киллера бодряком.
Хотя иную смерть лучше принять и во сне.
Как раз в три часа один из каменных серых львов, мокнущих на дворцовом крыльце под грозой, ожил. Он щелкнул пастью и поднял лапу, державшую шар. Шар медленно подкатился к краю тумбы, свалился вниз и, набирая скорость, затарахтел по мостовой к выходу из двора. Оглушительные раскаты грома скрали этот звук.
Каменный хищник потянулся, как домашняя мурка. Проскользнув к двери, он стал ковырять лапой ручку, стараясь открыть себе доступ во дворец. Получилось с пятой попытки.
Храпящий на входе часовой даже ухом не повел. Он не интересовал царя зверей, потому и остался жив. Хищник осторожно ступал по мягким ковровым дорожкам. Лев не оглядывался, не останавливался, вертя гривастой головой. Он знал, куда идет.
К почивальне княжны Василисы.
Егор как раз отвлекся на странный звук: словно за окном птичьи когти царапали подоконник. Мелькнула черная крылатая тень. Страж обернулся и увидел каменного зверя в конце коридора.
– Блин, все-таки заснул, – сказал ефрейтор.
Лев планомерно двигался к покоям княжны.
– Барсик, стоять! – скомандовал парень.
Ноль эмоций.
– Йоханый бабай, да он же каменный!
Хищник миновал полпути до заветной двери.
Размеренность и нарочитая медлительность движений испугали бы кого угодно.
Емельянов-младший зарычал и, бросившись на зверя, уперся ему в лоб, стараясь остановить. Дурное дело не хитрое, Егор преуспел.
Теперь лев заметил препятствие. Резко поднявшись на дыбы, он ударил дембеля каменными лапами в грудь. Парень просвистел по коридору и врезался спиной в дверь Василисы.
Дверь не устояла. Егор с грохотом приземлился в спальне. Служанки, Почечуй и сама княжна мгновенно проснулись. Кто-то завизжал.
Ефрейтор поднялся на ноги, ярясь ничуть не меньше, чем тогда, когда валил дерево. Сжав правый кулак, парень в два прыжка подскочил к хищнику и без промедления врезал ему в лоб.
Раздался хруст. От места удара пробежали затейливые трещины, и голова зверя развалилась на несколько кусков. Туловище так и осталось стоять посреди коридора.
Егор, морщась, смотрел на руку. Костяшки пальцев стремительно заливала кровь. Средний палец не разгибался.
Через минуту из проема показалась голова дядьки Почечуя.
– Эй! – позвал он.
Обернувшийся парень усмехнулся: «Послали слепого подглядеть», но тут же одернул себя. Некрасиво.
– Все в порядке, – буркнул ефрейтор. – Опасность миновала, можно пореветь.
Свечи догорели, и чердак двухэтажного терема погрузился во мрак. Предрассветная молочная мгла вплывала в слуховое окно и рассеивалась в чернильной тьме. На грязном полу мутнел неявный светлый круг, поделенный крестообразной тенью рамы на четыре сектора. Рядом с этим импровизированным коловратом – знаком солнца – виднелся край старой дерюги, на которой спал могучий здоровяк. Татуированные руки вздрагивали, лицо искажали гримасы боли. Детине снилась черная-черная комната с черной-черной дверью, а за ней – черный-черный человек.
– Ты плохой мальчик, – прошипел человек.
Вокруг было темно, но здоровяк почему-то видел незнакомца. О, он испытывал к черному человеку смешанные чувства. Детина любил его и одновременно боялся. Это был первородный, животный страх, отнимающий рассудок. И чем сильнее возрастал страх, тем крепче, неистовее становилось обожание.
– Да, я плохой мальчик, – пролепетал здоровяк. – Накажи меня!