— Не замерзните, — пожелала она. Они с Лукой двинулись дальше, перешли улицу и наконец вошли в дом.

Лука провел остаток вечера, работая над завтрашним выпуском, а Минни читала роман при свете настольной лампы в гостиной. Дни в отличие от ночей проходили быстро — не успев опомниться, Минни дочитала книгу, а Лука заказал ужин в корейском ресторанчике, на той же улице. Оба стояли за кухонным столом и ели лапшу и кимчи из провощенных картонных коробочек. Лука в конце концов был журналистом с соответствующими гастрономическими привычками. Поскольку у Минни так и не выработалось собственных устойчивых привычек в отношении еды (в отношении уборки — да, и в области чтения — несомненно, но только не в еде), она с радостью усвоила предпочтения Луки, как только они стали жить вместе.

— Что тебе больше нравится — идея прошлого или идея будущего? — спросила она через несколько минут, когда Лука убрал остатки в холодильник.

— Только не начинай снова.

— Прошлое или будущее? — настаивала Минни.

— Ты говоришь как окулист, подбирающий линзы. Те или эти.

— Ты ответишь или нет?

— Это нечестно, на мой взгляд. Но я скажу: будущее. Хотя на самом деле ответ — настоящее.

— Я тоже. Будущее. А где тебе больше нравится — здесь или там?

— Выбор между жизнью и смертью, как есть, — пошутил Лука.

— Здесь или там?

— Здесь, — ответил он. — Здесь гораздо лучше.

Он закрыл холодильник, подмигнул и прошел через кухню.

А потом была ночь, и Минни лежала в постели, и в кои-то веки немедленно заснула, хотя назавтра снова пролежала без сна несколько часов, размышляя, что будет, если они заведут ребенка. Немедленно встал вопрос: если бы она смогла наделить его всеми пятью добродетелями — здоровье, доброта, ум, обаяние и красота, — то как и в какой пропорции распределила бы их? А на следующую ночь Минни думала об отеле, где умерла, о карантине на краю парковки и о теплом свете торгового автомата в вестибюле.

Она не знала в точности, когда именно сердце перестало биться.

Возможно, несколько ночей спустя, когда она встала в два часа, чтобы пройтись по освещенной тусклым синим светом квартире, и услышала капанье — оказалось, что за окном тают сосульки. Или на следующее утро, когда впервые за несколько недель вышло жаркое солнце, и птицы выбрались из потайных мест, которые служили им убежищем. Или вечером, или еще через день, или даже днем раньше… Минни знала наверняка лишь то, что пришла минута, когда она перестала слышать биение, которое так долго сопровождало ее. Словно что-то умерло.

Вот как это случилось: она раздавала газеты вместе с Лукой, когда вдруг на дороге ненадолго воцарилась тишина — достаточная, чтобы Минни успела ощутить спокойствие воздуха. Она немедленно поняла: что-то случилось, чего-то недостает. Ей стало не по себе.

— Послушай, — сказала она Луке.

На мгновение он затих, а потом шепнул:

— А что я должен слушать?

— Его больше нет.

— Чего нет?

— Бум-бум, — намекнула Минни. — Бум-бум.

Выражение его лица сменилось трижды — сначала замешательство, потом осознание и, наконец, когда все встало на свои места, полное понимание.

— Эй, а ты права, — сказал он. — Оно пропало.

— Да, пропало. Я так и знала.

— Так и знала? Что ты хочешь сказать?

Проще всего на свете было бы признаться, что она так и знала с начала разговора — и ничего более Минни не имела в виду, — но, по правде говоря, она о чем-то думала в глубине души, о чем-то, что она не вполне могла определить, и не желала лгать.

— Не знаю. Честное слово, сама не думала, что я это скажу.

— Понимаю, — ответил Лука. — Ей-богу, понимаю.

Сначала она улыбнулась, а потом поняла, что борется со слезами. Минни отвернулась, чтобы он не заметил. Она чувствовала, что ничто не постоянно, ничто не длится вечно. Сердца перестают биться. Люди приставляют пистолеты к груди. Она не в силах сохранить никого и ничего из того, что ей дорого. В последние несколько лет жизни таково было одно из основных занятий Минни — она жалела, что у нее недостаточно времени, чтобы как следует кого-нибудь узнать. Большинство сказали бы, что это нелепо. Минни и сама все прекрасно понимала. В конце концов ей лишь перевалило за тридцать. Но всякий раз, когда она знакомилась с кем-то новым — с человеком, чьи истории еще не знала наизусть, — рано или поздно он начинал говорить о минувших днях, и Минни охватывало грустное, тошнотворное ощущение, что с ним случилось уже слишком многое и она никогда его не нагонит. Как постичь человека, чья жизнь, вплоть до нынешнего момента, уже стала воспоминанием? И в таком случае, как могут другие надеяться узнать ее? Минни казалось, что такое возможно только с теми людьми, кто был рядом с самого детства, а она почти перестала с ними общаться. Только мать и одна-две подруги из старшей школы — и все. А что касается остальных, с кем она была знакома… за каждым из них крылось слишком много теней, и слишком мало света лежало впереди. В том-то и заключалась проблема. И никакая сила в мире не могла исправить положение. Люди говорили о любви как о свете, рассеивающем тьму, которую приносят с собой люди. И — да, Минни вполне была способна любить, ну и что с того? Насколько она понимала, любовь ни разу не улучшила положение вещей ни для нее, ни для кого-нибудь еще — ну и зачем она тогда нужна? Минни считала, что на любовь нельзя положиться — она слишком легковесна. Лишь после смерти, встретившись с Лукой, она вновь обрела перспективы и запас времени и подумала, что, возможно, она способна изучить кого-то так же хорошо, как и саму себя. Что ее любви может быть достаточно, чтобы в конце концов изменить ситуацию.

Но иногда Минни опять начинала чуять смерть в окружающем мире, прежние сомнения снова охватывали ее, и она наполнялась знакомым страхом, оттого что ничего не изменилось. Она никогда не будет цельной в глазах окружающих. И никто не будет цельным в ее глазах. Так она и знала.

— Ты в порядке? — спросил Лука. Когда Минни кивнула, он добавил: — Ты как будто где-то витаешь.

— Все нормально, — сказала она.

Она не станет спрашивать у него. Не позволит себе.

Машины снова понеслись, тишина, позволяющая услышать биение сердца, закончилась. Они раздали последние газеты и пошли домой — по мокрым тротуарам, по прибитой траве, по тающему снегу.

Минни провела еще один день, читая и глядя в окно, совершенно отрезанная от мира. Обычно Лука звал ее с собой, когда рыскал по городу в поисках репортажей, достойных публикации в газете, но она уже научилась понимать, когда ему хочется побыть одному, и сегодня был именно такой день. Бывает так приятно ходить по улицам в обществе исключительно собственных мыслей. Минни это понимала.

Когда Лука ушел, она открыла окно, чтобы проветрить комнату, и капель как будто ворвалась в квартиру сразу со всех сторон. Если бы Минни закрыла глаза, то, возможно, представила бы, что стоит в центре тропической пещеры, где лесная влага сочится через бесконечные слои камня и падает в сотни маленьких водоемов. Но глаза у нее были широко раскрыты. По улице прошли несколько человек с переброшенными через плечо куртками. Кучи снега сваливались с деревьев и капотов машин — удивительно белые в свете солнца. На карниз сели две птицы, а потом улетели. Минни видела иероглифы их следов на снегу.