— Я в пятый раз слышу разговоры про то, что времени мало, — сердито заговорил Василий Васильевич. — Что это значит? Когда стрелки пробьют двенадцать, дом прекратится в тыкву, а кучер в крысу?

— Примерно так, — согласился Кант. — Если в определённый момент наследница не заявит свои права, дом исчезнет сразу на всех осях — из времени и из пространства. Его обитатели погибнут.

— Когда? Сколько у нас времени в запасе?

— Как только ноябрь сменится декабрём. Декабрь — самоё трудное время.

Меркурьев попытался вспомнить, какое сегодня число, и не смог.

— А камень? — спросил он. — Кто его попёр?

Кант неожиданно засмеялся мелким, приятным смехом.

— Я не в силах, — он опять развёл руками. — Не в силах ответить на этот вопрос. Вам придётся установить истину самолично, без моего вмешательства. Вы забавный молодой человек. Вы не верите в меня, но хотите, чтобы я разрешил все ваши затруднения! Что-то ещё, фрейлейн?

Мура поднялась и прижала руки к груди.

— Спасибо вам, господин профессор, — сказала она. — Я… мы постараемся.

— Я всегда утверждал, что женщины способны на многое, — заметил Кант. — Хотя удел женщины владычествовать, а мужчины — править. Владычествует страсть, а правит ум.

Мура сделала что-то вроде неловкого книксена и потянула Василия Васильевича за рукав.

— Ступайте, — сказал Кант, доброжелательно кивая.

— И ещё я не понял, — пробормотал Меркурьев на прощание, — при чём тут Полинезия?

Кант опять засмеялся, а Мура вытолкала Василия Васильевича в коридор.

— Что ты к нему привязался? — прошипела она за дверью. — Что ты хочешь, чтобы он тебе сказал?! Преступник такой-то, имя, фамилия и отчество, деяния подпадают под статью за номером таким-то УК РФ? Изумруд украден лицом сяким-то, прописано лицо там-то и там-то?…

— Хорошо, если бы он это сказал!..

— Откуда ты знаешь про дочь хозяина?

— Он сам мне рассказал. Подожди секунду.

Сбежав с лестницы, Василий Васильевич подошёл к готическому окну. Давеча он поставил на подоконник «Философию Канта» в самом углу.

Сейчас «Философия» лежала на столе раскрытая, страницами вниз.

— Я даже смотреть не стану, — вздохнул Василий Васильевич, а Мура взяла книгу и заглянула. — Страница пятьдесят семь. «Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий!» Точно?

— Точно.

— Нет, вот скажи мне, при чём тут Полинезия?

В это время со стороны гостиной послышались шаги и в вестибюль вышел хозяин.

— Василий Васильевич, — сказал он, словно долго искал Меркурьева и наконец нашёл. — Подойди к телефону, сделай милость. Тебя всё утро спрашивают, а я не знаю, где ты есть?

Очень удивлённый, Меркурьев подошёл к конторке вишнёвого дерева, где лежал увесистый гроссбух с именами постояльцев и стоял допотопный телефон с толстым шнуром в оплетке из крапчатой ткани. Меркурьев потрогал шнур и приложил к уху тяжелую эбонитовую трубку.

— Василий, привет, — сказал в трубке незнакомый голос.

— Привет, — ответил Меркурьев осторожно.

— Это я, Крис.

— Слушай, куда ты пропала?! — во весь голос заорал он. — Мы даже волноваться стали!

— Ты можешь приехать? Сюда, в город?

— Когда?

— Прямо сейчас. Ну, или когда сможешь!.. Нам нужно с тобой поговорить.

— Кому вам? — уточнил Василий Васильевич. — Ладно, потом расскажешь. Приеду, конечно, говори — куда.

— Мы будем ждать тебя в зоопарке возле бегемота, — продолжала Кристина так же быстро. — Приезжай один.

Меркурьев вернул трубку на рычажки, повернулся и нос к носу столкнулся с Лючией. Муры не было видно.

— Вы собираетесь в город? — спросила красавица, и голос её, низкий, переливающийся, словно тёплый бордовый шёлк, опять ошеломил его.

— Да, — промямлил Василий Васильевич. — Мне надо… в одно место.

— Я могу вас подвезти. Хотите?

— Хочу. Спасибо.

— Тогда через полчаса жду вас у подъезда.

Она повернулась и не спеша поплыла по коридору, придерживая маленькой рукой узкую юбку. Меркурьев смотрел ей вслед.

Зачем она подошла? Чтобы послушать, о чём и с кем он говорит? Или шла мимо?

И куда девалась Мура?…

Он заглянул в вестибюль — книга на месте, а Муры нет, потом в гостиную — там Софья, о которой он совсем позабыл, набирала что-то на планшете и, завидев Василия Васильевича, тут же планшет бросила и сказала, что он ведёт себя по-свински.

— Мы же собирались гулять в парке, — она поднялась, откидывая волосы. — А ты пропал!..

— Мы погуляем, — пообещал Меркурьев. — Только я сейчас не могу, мне в город нужно.

— Я с тобой.

— Нет, у меня встреча, я попросил человека меня подвезти, мы с тобой в следующий раз, да? — бормотал Василий Васильевич, продвигаясь к двери.

Оказавшись в коридоре, он опрометью кинулся к деревянной лестнице, Софья что-то кричала ему вслед.

Он постучал и зашёл, не дожидаясь ответа.

Мура лежала на кровати, подтянув к груди джинсовые колени. Под щекой у неё была коричневая обезьяна.

— У тебя температура поднялась?

— Нет.

— А почему ты легла?

— Просто так.

Василий Васильевич ничего не понял. Он постоял посреди комнаты, потом взял в руки богдыхана и подёргал его за голову. Голова сидела крепко.

Меркурьев с богдыханом в руках сел на край кровати.

— Мура, — спросил он. — Ты что?… Тебя опять кто-то напугал? Или ты чувствуешь возмущение поля и прочие тонкие материи?

— Меня никто не пугал, — отозвалась она и перевернулась на другой бок, спиной к Меркурьеву. — А возмущение я чувствую. Я его чувствую всякий раз, когда ты обмираешь от восторга перед этой Лючией.

Василий Васильевич чуть не уронил богдыхана.

— Мне не нравится, когда ты смотришь на неё, как телок! Она что, такая неотразимая красавица, что ты не можешь себя в руках держать?

— Ерунда какая, — пробормотал Василий Васильевич и взъерошил волосы, почти как Фридрих Вильгельм Бессель. — Она просто подошла и спросила, не нужно ли мне в город, я ответил, что нужно, и тогда она сказала: я вас подвезу, а я ей — спасибо, и больше мы ни о чём таком не разговаривали…

Он бормотал всё медленнее, понимая, что говорит чепуху, оправдывается, а оправдываться ему не в чем, он не виноват!

Он не виноват, конечно, но отчего-то ему было совестно, как будто он и впрямь сделал нечто постыдное.