— А, по-моему, это тебе нравится меня унижать. Этим ты сейчас и занимаешься.

— Неправда! — взвилась Дана. — Я подошла на открытии Недели моды, хотя могла бы и не подходить! Потом я пришла к тебе домой и увидела на кухне сучку-Незнакомку и могла закатить скандал, но не сказала ни слова! И почему-то решила, что ты будешь рад меня видеть после стольких лет, ведь мы не чужие, брат и сестра, охотились вместе чертовы несколько веков, а когда-то ты — помнишь, Винсент? — подарил мне браслет и спросил, согласна ли я разделить с тобой вечную жизнь! И я сказала «да»! Может, ты позвонил, зная, что я в городе? Нет, не нужно было приглашать меня к себе домой, что ты, это слишком большая жертва! Ты мог бы пригласить меня на кофе. Просто кофе в чертовом кафе! Или тебе плевать?!

— Выпьешь что-нибудь, Дана?

Она смахнула со щеки слезу и всхлипнула. Способность красиво и эффектно плакать входила в число ее достоинств. Никакой растекшейся туши и искренняя печаль в глазах.

— Ты должен извиниться. Я не заслужила такого обращения!

— У меня есть глинтвейн, но я могу сварить кофе.

— Ладно! Хочешь правду? Вот тебе правда! Мне уже три тысячи лет, и в двух мирах нет ни одного мужчины, которого я не смогла бы получить, если бы захотела, но я повела себя как смертная потаскушка, наплевала на гордость и приползла к тебе! Должно быть, ты доволен! — Дана в очередной раз всхлипнула. В слезах она была особенно красива. Как-то раз я даже написал с нее такой портрет — мне казалось, что в подобные моменты в ней появляются чистые и искренние чувства. — Неужели ты думаешь, что я хотела свободу? Да, я согласилась и не думала дважды, но ведь ты знаешь меня так, как никто другой. Я вспыхиваю, а потом остываю и понимаю, что случилось. Куда я могла бы пойти на свободе, Винсент? Ты думаешь, что я представляла свою жизнь без тебя? Я ждала твоего предложения…

Я поднял руку, заставляя ее замолчать.

— Хватит, Дана. Тебе пора идти.

— Я ждала твоего предложения целую вечность, — продолжила Дана, будто и не услышав. — А ведь другие предлагали то же самое, и не раз. И я просто хочу… хочу… — Она прижала пальцы к губам и отвернулась. — Я сделала тебе больно, Винсент, я хочу попросить прощения. Ведь ты дашь мне еще один шанс?

Я набрал в легкие воздуха и уже приготовился ответить, но Дана меня опередила. Она сжала мои руки — ее пальцы, вопреки моему ожиданию, не были холодными, кожа пылала огнем. Впервые за этот вечер я подумал о том, что она, вероятно, не играет и не лжет. Да, слезы у нее всегда были близко, но…

— Мне было одиноко. Не проходило и дня без того, чтобы я мысленно не произнесла твое имя. Эти смертные и вампиры — они ведь ничто, ты понимаешь? Просто пыль, вот и все. — Она провела пальцами по моей щеке и заглянула в глаза. — Когда-то ты пытался быть таким холодным и со мной. Но я показала тебе, что бывает иначе. Не твоя вакханка. Не твоя первая вампирша. А я.

Она наклонилась чуть ниже, между нашими лицами оставалось каких-то несколько миллиметров, и я, закрыв глаза, вдохнул запах ее кожи — так, как делал раньше, в прошлой жизни, тогда, когда она мне принадлежала. Может, это и правда. Она всегда была импульсивна, могла вспылить, но через полчаса успокаивалась. Все эти годы я обвинял ее в том, что она ушла, выбрав свободу, а не меня, но даже не задумывался о том, каково было ей.

— Я знаю, зачем ты пришла, Дана, — заговорил я. — Ты пришла для того, чтобы меня помучить, а потом уйти, хлопнув дверью. Так?

— Не так. — Она погладила меня по волосам. — Я люблю тебя, Винсент. Не хочешь давать шанс мне? Хорошо. Дай нам еще один шанс. Мы будем жить здесь. Ведь тебе нравится тишина. Ты будешь рисовать, играть, писать, заниматься темным языком. А потом у нас будут дети, маленькие обращенные дети.

— Ты знаешь, что мне запретили кого-либо обращать. И знаешь, почему.

— Это ничего. Магистр всегда шел тебе навстречу, уверена, так будет и на этот раз. У Эмили появятся братья и сестры, кто-то из них сядет за стол Совета Тринадцати. И все будет иначе, Винсент, вот увидишь, мы будем так счастливы, как первый Великий и его подруга. Ты сам знаешь, иногда нужно время для того, чтобы что-то понять, нужно сделать много ошибок, а потом…

Она осеклась, когда я взял ее за руку и поднес к губам, но так и не поцеловал.

— Послушай меня, Дана, и попробуй понять. Я наелся всего этого вдоволь, понимаешь? Мне плохо, больно, но лучше так, чем начинать с начала и опять падать в эту яму. Не уверен, что в следующий раз я поднимусь со дна.

— Но ведь я люблю тебя, Винсент?

— Черт, Дана!

Я поднялся и присел на подлокотник кресла спиной к ней.

— Сейчас тебе лучше уйти. У меня есть твой номер, я позвоню. Я хочу побыть один.

Она подошла ко мне и обняла за плечи.

— Когда-то ты мог доверить мне все, помнишь, Винсент? Я хочу, чтобы это вернулось. Обещаю, я выслушаю. Что мешает поделиться…

— Мое отношение к тебе слишком часто меняется от ненависти до любви, чтобы я мог ответить. А теперь — прошу тебя.

Дана запустила пальцы мне в волосы и растрепала пряди, до этого лежавшие аккуратно.

— Не надо думать, Винсент. — Она наклонилась к моему уху. — Хочешь, я останусь на ночь?

— Прошу прощения, было открыто.

Увидев нас с Даной, Киллиан поднял руку и картинно постучал в распахнутую им входную дверь.

— Я не вовремя? — поинтересовался он.

— Дана уже уходит.

Дана состроила недовольную гримасу, подождала, пока я принесу ее манто и повернулась ко мне спиной.

— Вечер убежденных холостяков, — высокомерно проронила она. — Все вакханки и светлые эльфийки по вызову ваши. Не буяньте, мальчики.

Я закрыл за гостьей дверь и жестом предложил Киллиану сесть поближе к огню.

— Если настроения варить кофе у тебя нет, подойдет и глинтвейн, — сказал он.

— Как угодно.

Пятнадцать минут, проведенные за приготовлением глинтвейна, спокойствия мне не вернули. Я положил вдвое больше гвоздики, чем следует, в последний момент вспомнил о корице и вдобавок ко всему прочему довел вино до кипения. Разливая напиток по бокалам, я думал о Дане. Больше всего мне хотелось повернуть время