— Ну ладно тебе психовать, лучше бы ту же энергию на что-нибудь приятное употребил.

— Всё, что угодно, рыбонька. Может, когда вернёмся, походим по магазинам? Или свозить тебя куда-нибудь? Ты только скажи, что сделать, чтобы тебя умастить?

— Да я не сержусь!

Никак не верит.

— Ну надо же мне как-то реабилитироваться после такого позора!

Ладно, надо так надо.

— Тогда пошли купаться.

Он нервно взглядывает в окно, где вовсю светло.

— Охх, ну ладно. Купаться, так купаться.

И мы идём. Без завтрака, потому что мне ещё рано завтракать, у меня пищевод ещё спит.

На берегу, впрочем, по-прежнему никого нет. Где-то далеко на горизонте маячат лодочки с рыбаками, во всяком случае, Азамат утверждает, что они там есть. Я не вижу. Мы кидаем шмотки всё на то же дерево с белёсой дымкой (оказывается, она мне вчера не померещилась) и плюхаемся в воду с разбега. Она вчера чуток остыла, но солнышко припекает, так что в самый раз освежиться перед дорогой. Плавать неохота, и так с утра ноги тяжёлые после вчерашнего заплыва с непривычки. Подбираю с берега свою босоножку на толстой пробковой подмётке и кидаю в воду. Она хорошо плавает, можно играть, как с мячиком. Азамат сначала понять не может, что это я делаю, зато потом мы радостно брызгаемся, перекидываемся босоножкой и распугиваем чаек. Чайки, кстати, тут просто гигантские, я их боюсь.

Азамат расслабляется и перестаёт постоянно оглядываться по сторонам, зато начинает заигрывать. Заниматься любовью на пляже я не люблю, песок везде попадает. А вот прямо в море никогда не пробовала, ой, ну, сейчас попробую!

— А ты гарантируешь, что мы не нахлебаемся воды? — спрашиваю, когда он меня стискивает в могучих объятьях.

— Ты, конечно, сводишь меня с ума, но не настолько, чтобы я забыл, где верх, где низ, — усмехается он и выбрасывает мою босоножку на берег. А потом мы перестаём говорить.

Пожалуй, я возьму этот опыт на вооружение в перспективе лета, потому что в воде не жарко.

Когда мы, счастливые и на нетвёрдых ногах, вылезаем и одеваемся, я всё-таки решаю спросить про фигню на дереве.

— Слушай, Азамат, а что это такое?

— Дерево-помор, они тут, на юге всегда по берегам растут.

— А вот это у него что? — я тычу пальцем в непонятную дымку над трещинкой.

— А это в него молния попала пару лет назад, вот и раскололось.

Трещина действительно похожа на след от молнии, это вчера в темноте я её приняла за развилку.

— Ну а что белое-то?

Азамат внимательно осматривает несчастное дерево вдоль и поперёк.

— Где ты видишь белое?

— Ну вот над этой трещиной болтается такая то ли дымка, то ли плёнка, полупрозрачная, беловатая.

Азамат обходит меня сзади и пригибается, чтобы посмотреть с моего ракурса.

— Большая?

— Ну да, на метр где-то свисает. Вот, — я встаю на цыпочки и дотягиваюсь до кончика пальцами. — Я её касаюсь.

Он мгновенно отдёргивает мою руку.

— Не трогай.

— Так что это?

— Не знаю. Я это не вижу, так что лучше не трогать.

— Ну как же не видишь? — не унимаюсь я.

Тут нас перебивает неожиданно явившийся из кустов Алтонгирел.

— А, я так и думал, что она тебя с утра на пляж потащит, — довольно сообщает он.

— И тебе доброго утра, — откликаюсь я. Азамат, впрочем, продолжает смотреть на дерево.

— Алтонгирел, вот скажи, ты тут видишь белую дымку? — тихо спрашивает он.

Духовник смотрит, трижды уточняет место, потом мотает головой.

— И я не вижу, — откликается Азамат. — А Лиза видит.

Взгляд у Алтонгирела тут же становится очень озабоченным.

— А какой она формы?

— У самой трещины потолще, потом как будто мешок свисает, а поверх него такая занавесочка с длинным концом, — стараюсь я. Как описать форму дымки, если она ни на что не похожа?

— Ты её не трогала?

— Чуть-чуть совсем потрогала за кончик.

— И как на ощупь?

— Ну-у… на пену похоже, только очень мягкую…

Мужики переглядываются.

— Пойдём отсюда, — тихо и решительно говорит Алтонгирел.

Азамат кивает, мягко берёт меня за плечико и подталкивает к тропинке.

— Так что это? — спрашиваю я на ходу.

— Ничего, — мрачно отвечает Алтоша.

Ладно, не хочешь говорить тут, я подожду.

Мы быстро доходим до постоялого двора, где я тут же лезу полоскаться, а они заказывают завтрак. Полоскание происходит в огромном деревянном тазу, в который вода поступает из крана в стене. Как её потом выливают, мне не ведомо.

Когда я спускаюсь на террасу завтракать, Азамат с духовником что-то оживлённо обсуждают, сдвинув головы. Я замедляю шаг, надеясь что-нибудь ухватить, а то что-то тайна какая-то.

— Может быть, это временно, — с надеждой говорит Азамат.

— Это может пройти на несколько лет, но потом всегда возвращается.

— Но ведь она нормально соображает! — шёпотом восклицает Азамат.

— Пока да. Но неизвестно, когда древесная слюна доберётся до неё окончательно. Ты можешь и не заметить разницы…

— И что такое «древесная слюна»? — с вызовом спрашиваю я, подходя поближе. Ох как мне это всё не нравится!

Они оба отводят глаза.

— Ну?

— Это… такая болезнь… — начинает Алтоша. — Результат сглаза.

— И в чём она выражается? — я на всякий случай сажусь.

— Ну, эта штука живёт на деревьях и, когда выбирает жертву, становится видимой. И тогда распыляет свои споры на жертву…

— И что происходит с жертвой?

Они оба молчат гораздо дольше, чем мне бы хотелось. Наконец Азамат решается ответить:

— Постепенное сумасшествие.

— Так, с этого места поподробнее, — я решительно ставлю локти на стол. — У меня ещё есть шанс отмыться?

Оба мотают головами.

— Если ты её уже видишь, значит, заражена.

— А как у вас получается результат сглаза, если эта штука сама выбирает жертву?

— Можно так сглазить человека, что он становится жертвой, — раздражённо поясняет Алтоша в своей любимой манере, как будто уже сорок раз повторил. Ладно, по мне даже лучше, чтобы он вёл себя, как обычно, а то когда он бледнеет и таращится на меня, как на смертницу, я начинаю паниковать. Может, ещё пронесёт…