Я лечил казахов и узбеков, грузин и абхазов, азербайджанцев и армян и даже африканцев… В общем, всех не перечислить. Включая, конечно, русских и евреев. Это я к тому, что меня как-то в прямом эфире, когда я был гостем на Радио “Свобода”, радиослушательница спросила: “А скажите, пожалуйста, почему все психически больные – русские, а все врачи-психиатры – евреи?”

Клинические синдромы психических расстройств никак не зависят от национальности пациента, как и клиника гриппа или гонореи. Они одинаково протекают что у прибалта, что у кавказца.

Хотя, нет, соврал. Есть национальные особенности психических расстройств. Грустный и молчаливый грузин должен больше насторожить психиатра, чем грустный и молчаливый эстонец. У первого депрессия есть. А у второго – нет.

Как-то к нам в отделение поступил подросток азербайджанец. Я стал собирать объективный анамнез, то есть историю его болезни и жизни. Беседовал с его мамой. Никто в их семье у психиатров никогда не лечился, однако один факт меня насторожил. Выяснилось, что папа моего пациента уже в зрелые годы сделал на носу пятнадцать пластических операций. Все ему нос его собственный не нравился. Просто Гоголь какой-то.

Когда появился крупный папа пациента, я был ошеломлен. На его большом азербайджанском лице, с чувственными губами, с большими влажными глазами, в центре торчала маленькая картофелина. Я понял, что с каждой операцией нос становился все меньше и меньше. Шестнадцатую операцию врачи делать отказались просто потому, что укорачивать было уже нечего. Да и папа моего пациента к этому времени успокоился. Видимо, психоз прошел сам собой.

Азербайджанец, меняющий форму и величину носа, – это уже нонсенс. Случайный каламбур.

Бывают еще, конечно, национальные особенности выражения благодарности.

Ко мне поступил больной с длительной, многолетней депрессией. Он был грузином из Абхазии. Из поселка под городом Гали. Потом, во время абхазско-грузинской войны, этот город стал печально известен. Несколько лет этот парень лежал, повернувшись лицом к стенке, и не вставал. Его лечили в Тбилиси, Сухуми, Кутаиси, потом привезли в Москву. Я его вылечил. Спустя три месяца лечения он бегал, шутил, влюблялся. Он даже трахнул одну больную. Это стало известно врачам, и я должен был как врач, лечащий и его сексуальную партнершу, на это событие как-то реагировать. Глупо, конечно. Но надо было. Я вызвал его. Сказать я ему ничего не смог – он стоял и сиял изнутри.

Я вызвал ее. Она была подавлена, очень худа и очень некрасива. Я не успел открыть рта… Опустив глаза, она произнесла только одну фразу: “Доктор, я тоже хочу быть женщиной и тоже хочу быть счастливой”.

Впрочем, в его выздоровлении, возможно, заслуги моей не было никакой – просто депрессия прошла сама собой.

Отец Резо, так звали моего пациента, увидев любимого сына энергичным и улыбающимся, был просто счастлив.

Летом того же года я отдыхал в Сухуми. Родственники Резо нашли меня и ранним утром привезли к себе в деревню. Их дом стоял в долине с мандариновыми плантациями, окруженный горами со снежными шапками. Весь день десяток женщин в черном накрывали стол. Вечером пришло все село посмотреть на меня и выпить в мою честь. Я сидел в центре ломящегося от еды многометрового стола. Ровно напротив меня сидели старцы. Я пил вино. Старики пили чачу. Они пили и пели. Для меня. В то время я любил, да и сейчас очень люблю грузинское многоголосье. Я старался пить мало, хотя в те годы был довольно крепок в этом смысле. Старцы пили много, но оказались крепче.

Я проснулся, как был, в одежде на втором этаже дома, в огромной самодельной кровати. На другом конце кровати спал вылеченный мной Резо. Так доктор и пациент оказались вместе.

Будьте здоровы и держите себя в руках.

Май для меня зелено-красного цвета.

Сознаюсь, что для меня каждое слово имеет свой цвет. Так вот, май – зелено-красный. “А как же иначе? – спросите вы. – Демонстрация с флагами и транспарантами на фоне первой зелени”. Так-то оно так, да не совсем…

На майские праздники – сначала с одноклассниками по школе, а потом с однокурсниками первых институтских лет – я уходил в поход. Не столько потому, что мы были туристами, сколько потому, что хотелось свободы. А дома ее не было. Чисто квартирный вопрос. Вопрос свободной квартиры.

Мы набирали с собой полные зеленые рюкзаки красного алкоголя, нехитрые закуски и зеленой электричкой с зелеными палатками уезжали прочь из красной Москвы.

Алкоголь брали с запасом на три дня, чтобы потом не искать по деревням ни его, ни приключений на свою задницу. Но вот загадка: мы всегда выпивали наши запасы в первый же вечер. В результате утром следующего дня все были зелено-красного цвета. И все припадали к стволам, но, чтобы было красиво, – к телам берез. Отпаивались их соком.

Юра Сафонов, мой школьный друг, всегда ходил с нами в эти походы. Он был невероятным красавцем. Высоким и не просто стройным, а очень правильного гимнастического телосложения. У него были густые, рыжие, вьющиеся волосы и голубые глаза. Ему было скучно и тесно в “застой”, и он все время влипал в разные истории, которые этот период времени ему подбрасывал.

Как-то мы с ним познакомились с подданной США в очереди в музей Изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Мы хотели купить годовой абонемент на лекции по истории искусства xx века. Это был 1975 год. Роксана, так звали американку, была рыжей и внешне очень похожей на Юру. Она сама подошла к нам. На хорошем русском языке, с характерной для американцев перекатывающейся буквой “р”, она с нами заговорила. Роксана предложила взять абонемент и нам, так как стоит к кассе гораздо ближе. А очередь была многодневной, с отмечанием в определенные дни и часы.

Поразительная была тяга к искусству у советских граждан. Без иронии…

Выяснилось, что Роксана защитила диплом по русскому авангарду XX века и по русским народным сказкам. Работала она в посольстве США гувернанткой. И действительно, где бы еще работать американке в СССР в 1975 году!

Любовь между Юрой и Роксаной случилась сразу. На моих глазах. Между рыжим и рыжей. Вопреки законам физики и психологии, гласящим, что одинаковые знаки отталкивают друг друга. Причем любовь настоящая.

Дальше Юра стал появляться в посольстве США. Потом какой-то сотрудник КГБ встречался с ним в холле гостиницы “Москва” – той, старой. Я наблюдал за этой встречей, сидя через кресло, – Юра попросил его подстраховать. Да и мне самому хотелось увидеть, как выглядит настоящий кагэбэшник.

Теперь это каждый знает.

Абсолютно незапоминающейся была внешность – серая, как одежда. Все серое. Сотрудник КГБ просил Юру сообщать о том, что он видит и слышит в посольстве, кто там бывает из советских граждан. Юра его послал.