Толпа взревела. Новиков заметил, как несколько человек потянулись к оружию, и не раздумывая скомандовал:

– К бою!

Его команда, которую он дрессировал и натаскивал уже четыре месяца, не подвела. Мгновенно, отработанными движениями, они рассредоточились, окружая толпу, сухо треснули автоматы. Человек двадцать упали наземь, а остальные замерли, оторопев от ужаса.

– Оружие – на землю! – рявкнул Ходжаев. – Турмокх, итлар! Коллар юкхарига![105]

От волнения он перешел на родной язык, но его поняли. Да и трудно не понять человека, который наставил на тебя ствол и готов пустить его в ход.

Из здания уже выскакивали энкавэдэшники с оружием наизготовку. Новиков бросил им:

– Попытка нападения на сотрудников НКВД при исполнении служебных обязанностей.

Этого было достаточно. Задержанных хватали, сноровисто обыскивали и, не особенно церемонясь, тащили внутрь. К Кириллу подошел побледневший Гоглидзе:

– Что, началось уже? – спросил он отрывисто. – Скоро они, не ожидал.

В это время его племянники подняли Сари Лакобу, которая все еще не могла нормально дышать. Она перхала, порываясь схватиться за горло, но парни крепко держали ее за руки. Котэ начал что-то быстро объяснять дяде по-грузински, но тот оборвал его:

– Говори так, чтобы тебя все понимали!

Паренек было смутился, но тут же заговорил по-русски, лишь изредка вставляя грузинские ругательства.

– Эта бозия[106] кричала, что товарища Лакобу отравили по приказу товарища Берии. Говорила, что товарищ Берия – мама дзагхли![107]

Глаза Сергея Арсеньевича при этих словах налились кровью. Широко раздув ноздри, он слушал своего племянника и вдруг с силой ударил Сарию по лицу. Что-то выкрикнул по-грузински и снова ударил женщину, да так, что у неё мотнулась голова. Новиков испугался, как бы Гоглидзе не убил одуревшую от потери вдову, и, заметив, что начальник грузинской НКВД примеряется ударить в третий раз, удержал его руку:

– Стой, Серго! Ну, сдурела баба, что мужика сактировали, так чего ж теперь – убить ее, что ли? Она же в состоянии аффекта: сама не понимает, чего несет.

Гоглидзе глянул на Кирилла такими глазами, что тот на мгновение замер, быстро прикидывая про себя: как гасить и выключать этого неистового горца в случае чего? Чтобы не сильно повредить, но чтобы – с гарантией?

– Слюшай, какой аффект-канфект?! – завопил Гоглидзе. От ярости у него прорезался жуткий акцент, и слушать его стало тяжело. – Этот шлюха – канфект? С ним палавына Грузии спит, да! Он Лакоба изменял направо-налево, такой чиловэк пазорыл, да! Ему щуба нада, афтамабыл нада, золёто нада, все давай, давай! Таварыщ Лакоба его любить, ни атказыват ни в чем, а этот, – тут руководитель НКВД Грузии запустил длинную тираду на родном языке, – этот ему изменял, да!

Схватив задержанную за волосы, он грубо рванул ее вперед:

– Пашлы, сука! Гаварить будем.

Новиков попытался прекратить «разговор» с Сарией Лакоба через пятнадцать минут после его начала. Не потому, что он был противником «особых методов» допроса, а просто потому, что бессмысленно приводить допрашиваемую в невменяемое состояние. Завтра-послезавтра привезут ложимеры, и тогда ответы подозреваемой станет значительно легче контролировать. Вот только Гоглидзе, который уже несколько успокоился, привел контраргумент. Тяжело вздохнув, он печально промолвил:

– Хорошо ты говоришь, Кирилл, очень хорошо. Машинки умные придумал… Если бы уверенность у меня была, что сука эта до твоих машинок доживет – клянусь! – пальцем бы не тронул. Только кто мне гарантию даст, что у меня здесь не найдется дружок того шакала, который сейчас в госпитале лежит? Извини, дорогой: надо сейчас все знать.

– Тогда… – Кирилл тоже вздохнул. – Извини, Серго, но твоих ребят кое-чему поучить надо. А ну-ка… Ваня, ремни!

И через тридцать секунд женщина была связана так, что не могла пошевелить даже головой.

За семьдесят лет методы экстренного потрошения ушли далеко вперед. Новиков достал из кармана крошечный пенал, похожий на ученический, только раза в два меньше, и вынул несколько тонких металлических игл.

– Думаешь, эта бозия так заговорит? – Гоглидзе с сомнением посмотрел на такие нестрашные с виду иголки, но, переведя взгляд на Кирилла, вздрогнул.

– Три минуты. Потом можешь спрашивать.

Через минуту Сария, в которой в этот момент не было ничего человеческого, выла от боли, срывая голос, и билась так, что толстые ремни скрипели от натяжения. А ещё через минуту, когда Новиков вытащил иглы и боль утихла, Сария Лакоба начала давать показания. Через два часа Новиков и Гоглидзе, отправив арестованную отдыхать в камеру, ошарашенно уставились друг на друга.

– Если я правильно понял, – начал Новиков медленно, – то в заговоре против Лакобы здесь не участвовали только ты, Серго, и еще этот… Багирмир?

– Мир-Джафар Багиров, – машинально поправил его Гоглидзе.

Он был бледен, и лишь две струйки крови, текшие из прокушенной губы, прочеркивали ярко-алым белое лицо. Гоглидзе попытался закурить, но все ломал и ломал спички. Ломал до тех пор, пока Кирилл не протянул ему недавно сделанную в Осинфбюро зажигалку.

– Кирилл, – сказал он каким-то жалобным голосом. – Как брата прошу: скажи, что эта сука врет.

Новиков помолчал, размышляя, а затем сказал:

– Ежова надо вызывать. Пусть он решает. А к бабе этой я свою охрану приставлю: она нужна живой. Даже больше, чем мы с тобой. И шифровку в Кремль. Прямо сейчас.

Мдивиани ехал домой в хорошем настроении. Он успел встретиться сегодня с Ежовым, этим мальчиком из Москвы, и убедил его обязательно принять участие в торжественной встрече Нового, тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Вместе с его товарищами, разумеется.

…Когда Гоглидзе и Новиков вошли в кабинет к Ежову, тот что-то с жаром объяснял Чкалову и двоим лейтенантам государственной безопасности, сидевшим рядом. Увидев Кирилла, Николай Иванович приятно зарумянился и, оборвав свой рассказ, обратился к нему:

– Товарищ Новиков! Ну что же вы нас совсем забросили? Новых друзей нашли, а старых забыли? А вот мы тут с местными товарищами договорились, что Новый год вместе встретим… Представляете? – глаза Ежова влажно заблестели. – Вино, цыплята табака, лезгинка. Умеете танцевать лезгинку, товарищ Новиков? А?

И он вдруг встал на цыпочки и легко пролетел вокруг опешивших Гоглидзе и Новикова, выбрасывая руки в танце.

– Мгалобишвили пригласил? – уточнил Кирилл. – Или Мдивиани?

От его голоса веяло таким арктическим холодом, что поежились даже сидевшие за столом. Лицо Ежова приобрело выражение обиженного ребенка, наказанного ни за что. Он обошел Новикова и постарался посмотреть ему в глаза: