Но теперь, уйдя, она лишила меня всего этого.

Я снова одна.

Как это было вначале, есть сейчас и будет всегда, без конца. Аминь.

Не с кем поговорить, кроме самой себя.

И Доггера, разумеется.

Доггер сидел под последними лучами солнца в саду. Он принес старый деревянный стул из оранжереи и, усевшись на край, вколачивал гвозди в тонкую оловянную полоску, закрывавшую деревянный ящик из-под чая, который лежал перед ним в траве.

Я опустилась на тачку, стоящую поблизости.

— Они нашли еще один труп, — сказала я. — В Изгородях.

Доггер кивнул.

— Знаю, мисс Флавия.

— Это ребенок Буллов, не так ли?

Доггер снова кивнул и отложил молоток.

— Я бы очень удивился, если нет.

— Ты услышал об этом от миссис Мюллет?

Хотя я знала, что не следует расспрашивать одного слугу о другом, но выбора у меня не было. Я не могу просто позвонить инспектору Хьюитту и выпытать у него подробности.

— Нет, — сказал он, примериваясь, чтобы вбить очередной гвоздь. — Мне сказала мисс Порслин.

— Порслин? — переспросила я, делая жест в сторону восточного крыла — в сторону окна моей спальни. — Ты знал о Порслин? Что она здесь?

— Да, — ответил Доггер и умолк.

Через несколько секунд я расслабилась, и между нами повисло то роскошное молчание, которое является частью наших бесед с Доггером: молчание настолько долгое, глубокое и драгоценное, что кажется непочтительным нарушать его.

Доггер повернул чайный ящик и начал прибивать оловянную ленту к другому краю.

— У тебя очень красивые руки, — наконец заметила я. — Они как будто принадлежат концертирующему пианисту.

Доггер положил молоток и начал рассматривать обе стороны каждой ладони, как будто никогда прежде их не видел.

— Могу уверить вас, что они мои собственные, — сказал он.

На этот раз не могло быть никаких сомнений. Доггер пошутил. Но вместо того, чтобы снисходительно рассмеяться, я поступила правильно и с умным видом кивнула, как будто я и так это знала. Я научилась тому, что между друзьями улыбка может быть лучше хохота.

— Доггер, — произнесла я. — Мне надо кое-что узнать. Насчет носовых кровотечений.

У меня возникло впечатление, будто он бросил на меня резкий взгляд — хотя он этого не делал.

— У вас кровотечения из носа, мисс Флавия?

— Нет, — ответила я. — Вовсе нет. Ни у кого в Букшоу. Я говорю о мисс Маунтджой из Ивового особняка.

И я описала ему то, что увидела тогда.

— А, — заметил Доггер и погрузился в молчание.

Через некоторое время он снова заговорил, медленно, как будто доставал слова, одно за другим, из какого-то глубокого колодца.

— Рецидивирующие носовые кровотечения — эпистаксис — могут происходить по ряду причин.

— Например? — подстегнула его я.

— Генетическая предрасположенность, — сказал он. — Гипертензия, или высокое кровяное давление… беременность… лихорадка Денге… рак носоглотки… опухоль надпочечников… цинга… некоторые болезни пожилых людей, например утолщение артерий. Также это может быть симптом отравления мышьяком.

Конечно же! Я знала! Как я могла забыть?

— Тем не менее, — продолжал Доггер, — судя по тому, что вы мне рассказали, дело не в этом. Носовые кровотечения мисс Маунтджой, вероятнее всего, вызваны чрезмерным употреблением рыбьего жира.

— Рыбьего жира? — должно быть, я произнесла это вслух.

— Полагаю, она принимает его из-за артрита, — договорил Доггер и продолжил забивать гвозди.

— Бу-э-э-э! — сказала я, корча гримасу. — Ненавижу запах этой гадости.

Но Доггер на это не повелся.

— Разве не странно, — упорно продолжала я, — что природа поместила одинаковую вонь в печень рыбы, в растение вроде гусиной лапки и в иву, растущую около воды?

— Гусиная лапка? — произнес Доггер, глядя на меня в замешательстве. И добавил: — Ах да, разумеется. Метиламины. Я забыл о метиламинах. Тогда…

— Да? — сказала я, слишком быстро и слишком жадно.

Временами память Доггера, когда-то совершенно блестящая, снова начинала работать прекрасно, словно старый потрепанный «оксфорд»[49]викария, хорошо ездивший только в дождь.

Я скрестила пальцы и лодыжки и ждала, прикусив язык.

Доггер снял шляпу и уставился на нее так, будто его память спрятана в ее подкладке. Он нахмурился, утер брови предплечьем и нерешительно продолжил:

— Думаю, в «Ланцете»[50]за последние сто лет описывалось несколько случаев, когда пациент издавал рыбный запах.

— Может, они были рыбаками? — предположила я.

Доггер покачал головой.

— Ни в одном случае пациент не был рыбаком и ни в одном случае не имел контакта с рыбой. Даже после мытья рыбный запах возвращался, часто следуя за приемом пищи.

— Рыбы?

Доггер меня проигнорировал.

— Есть еще, конечно, история в «Бхагавадгите» о принцессе, источавшей рыбный запах…

— Да? — сказала я, устраиваясь поудобнее в предвкушении сказки.

Где-то в отдалении негромко грохотал работающий комбайн, садилось солнце. Какой прекрасный день, подумала я.

— Но послушай! — сказала я. — Что, если его тело вырабатывало триметиламин?

Эта мысль так взволновала меня, что я соскочила с тачки.

— Не сказать, чтобы об этом совсем не знали, — задумчиво произнес Доггер. — Шекспир, наверное, думал о чем-то подобном, когда написал: «Это что такое? Человек или рыба? Мертвое или живое? Рыба. Воняет рыбой. Так и несет старой, тухлой рыбой».[51]

По моей спине пробежал холодок. Доггер заговорил громким и уверенным голосом актера, читавшего этот текст уже много-много раз.

— «Буря», — спокойно добавил он. — Акт второй, сцена вторая, если я не ошибаюсь. Тринкуло, если припоминаешь, говорит о Калибане.

— Откуда ты выкапываешь эти вещи? — восхищенно поинтересовалась я.

— По радио, — ответил Доггер. — Мы слушали эту постановку несколько недель назад.

Это правда. В Букшоу по вторникам вечера были посвящены принудительному слушанию радио, и недавно нас заставили слушать «Бурю» и не ерзать.