Я по возможности небрежно поинтересовалась, как у нее дела с маклером, она вздохнула и ответила, что ужасно трудно снять хороший дом, который бы отвечал всем ее требованиям. У нее ведь был такой прекрасный дом. Она всегда мечтала состариться в том доме. Тут она снова пустила в ход слезы, попутно перебирая все, что было так прекрасно в ее доме: сидеть вместе у камина, просыпаться и смотреть в окно на лес, устраивать праздники в ее уютной гостиной.

«Заткнись, — думала я. — Избавь меня от этого спектакля». Но Михел уже втянулся и после третьего бокала тоже начал всхлипывать.

Я подливала в вино воду. Мне хотелось оставаться трезвой. Я придумала, что у меня болит голова, хотя так оно и было. Я убрала со стола, поставила грязную посуду в посудомойку, вымыла сковородки. Мне не хотелось участвовать в разговоре Бабетт и Михела, и я сказала, что пойду наверх к детям. Там я набрала ванну, усадила детей перед телевизором и разыскала визитку Дорин Ягер. Я понимала, что должна это сделать. Я позвонила ей с мобильного Михела и рассказала про письма Ханнеке в интернете. Она пообещала посмотреть, но сказала, что, к сожалению, это ничего еще не доказывает.

— Эверт лежал в психиатрической лечебнице. Мы не можем доказать, что она действительно его била и издевалась над ним. Это с таким же успехом может быть фантазией психически нездорового человека. Пришли мне по и-мэйлу ее фотографию, я сегодня вечером съезжу, покажу ее хозяину отеля. Сейчас могу тебе только сказать, что у нее нет судимостей. Это мы проверили.

Она сказала, что я должна быть осторожной, и в том числе остерегаться Симона.

— Дорин, — спросила я, чтобы растянуть разговор и отодвинуть подальше одинокую бессонную ночь, которая меня ожидала, — может, мне все это прекратить? Смириться с ситуацией. Я сама иногда не понимаю, ради кого все это делаю. Для Ханнеке, да и для тебя…

— Для себя, Карен. Ты делаешь это для себя. Ты же не продалась.

Я повесила трубку и осталась сидеть на кровати, сжавшись в комок и дрожа от волнения, сжимая в руке мобильный Михела. Я нажала на «меню», а потом на «сообщения». Впервые в жизни я проверяла собственного мужа. Входящих сообщений не было.

Клубок боли в желудке ударил меня под ребра. Я отшвырнула телефон и упала головой в подушки. Я вдыхала такой родной запах его волос, кожи, его висков и плакала по нам самим.

После того как мне относительно удалось собрать себя по частям, я посадила детей в теплую ванну с пеной. Я мыла их спинки, их льняные волосы, трогала, как шатаются зубы, считала новые синяки. Они надели пижамки, и я разрешила им вчетвером спать в одной комнате. Мальчишки с серьезными лицами перетащили матрасы в комнату к девочкам, мы убрали кукольный дом, они все вместе забрались под одно одеяло, и я читала им книжку. Больше всего мне хотелось остаться здесь, с румяными, невинными детишками, запереть дверь и отсидеться в этом мире барби и пластмассовых пупсов, пока кошмар не закончится.

В три часа ночи я еще не спала. К этому моменту я уже убедила себя, что налицо заговор. У каждого был мотив, чтобы убить Эверта и Ханнеке, они впали в немилость, потому что были диссидентами и сопротивлялись той власти, что имел над нами Симон. У него были интересы в каждом предприятии, наш успех был его успехом, но если бы он перекрыл краны, все лопнуло бы как мыльный пузырь.

На улице ветер в очередной раз перерастал в ураган. В окно колотили градины. Мне было холодно, несмотря на пижаму, теплое одеяло и храпящего под боком мужа. Холод был внутри. Кровь превратилась в ледяную воду. Я вдруг так испугалась собственных мыслей, что с трудом могла дышать и оставаться в этой постели. Ни секунды больше я не могла оставаться рядом с Михелом. Если это был заговор, то он тоже мог в нем участвовать. Конечно, он мог быть и против их плана, но ему ничего бы не оставалось, как согласиться с остальными ради собственной безопасности. Я посмотрела на его спокойное лицо, помятое от сна, лицо моего мужа, отца Аннабель и Софи, и мне показалось, что это кто-то чужой. Я осторожно вылезла из-под одеяла, сунула ледяные ноги в тапки и накинула на плечи халат. Михел повернулся на другой бок и снова захрапел. Я на цыпочках прошла к двери, вышла из спальни и спустилась вниз по лестнице, запыхавшись, как будто за мной кто-то гнался.

На кухне было душно и ужасно холодно. Я даже начала стучать зубами. Я зажгла плиту и открыла духовку. Потом достала из шкафа маленькую кастрюльку, плеснула в нее молока и поставила на огонь, все еще не в состоянии привести в порядок мысли, выстроить их в ряд. Молоко закипело, я вылила его в большую кружку, налила немного коньяка и села греться в теплом воздухе от духовки.

Я опять заставила себя думать обо всем случившемся, шаг за шагом, начиная с письма, которое Эверт послал Ханнеке. Оно было абсолютно нормальным и продуманным. Ничего не говорило о том, что Эверт был не в себе, хотел покончить с жизнью и причинить вред своей семье. И совершенно ясно было, что у них с Симоном возник конфликт, в котором Эверт не мог выйти победителем. Я сделала глоток, алкоголь приятно обжег горло. Бабетт была достаточно близко, чтобы подменить таблетки Эверта, усыпить себя и детей.

Я достала сигареты Михела, включила вытяжку и прикурила. Сделала глубокую затяжку и посмотрела на золотую заколку Бабетт, лежащую на столе. «Но зачем? — подумала я. — Зачем так сильно рисковать?»

Я не знаю, сколько времени я курила у плиты, наслаждаясь теплом и отогревая косточки. Мысли и воспоминания, подтверждающие мою теорию, путались в голове, заснуть я бы все равно не смогла. Я оказалась с ситуацией один на один, и преимущества в этом не было. С другой стороны, было прекрасно иметь собственные мысли, а не поддаваться влиянию Михела или «клуба гурманов». Я вдруг поняла, почему Ханнеке сбежала в отель, я и сама боролась с соблазном сбежать, спрятаться, пока не найду решение или доказательство. Самым сложным было продолжать вести себя, как будто ничего не случилось.

Я встала, чтобы подлить в остывшее молоко новую порцию коньяка, когда вдруг услышала тихие шаги на гравиевой дорожке. Часы на плите показывали без четверти пять. Не слишком подходящее время для гостей, и слишком рано для почтальона. Бабетт и Михел спали. Шаги приближались, человек направлялся к двери в кухню. Убегать или прятаться было слишком поздно. Тот, кто был на улице, уже меня видел. Сердце стучало, в груди заныла боль. Если это так, если кто-то пришел за мной, то я буду защищаться. Они не заставят меня замолчать. Я знала, я чувствовала, что у меня достаточно сил. Я подвинулась к подставке с ножами и положила руку на холодную пластмассовую рукоятку. Я его ударю. Кто-то вставил в замок ключ и повернул ручку. Дверь медленно открылась, и в этот момент я не выдержала. Мой крик вырвался как будто издалека, не из моего собственного, натянутого струной тела.

— Проваливай! — завизжала я. — Убирайся к черту! Я звоню в полицию!

Дрожащей рукой я выхватила нож. На пороге стояла Бабетт в бежевом плаще поверх белой шелковой пижамы. Волосы совершенно мокрые, лицо в красных пятнах. В глазах был ужас.

Она дышала хрипло, как загнанный зверь. Михел влетел на кухню, даже не найдя трусов, и теперь стоял между нами с голой задницей и растрепанными волосами, спросонья ничего не понимая. Я дрожала с головы до пят и не могла выдавить ни одного слова.