Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Закричали оба.
Ханси, потому что к пронзительной боли, поразившей его правое плечо, добавился шок от удара спиной о мостовую.
Бард, потому что за всю свою бесконечно долгую жизнь он так и не привык к бесчеловечному цинизму драки за место под солнцем.
Лошадь, почувствовав, что инородная ноша наконец-то перестала ее терзать, сорвалась с места.
Бард припал к ее шее, держась за поводья дрожащими руками. Где-то за его спиной кричали люди.
***
Бард до рассвета скитался по городу. Он беспорядочно направлял своего скакуна между темными аллеями и пылающими мостовыми, меняя одну улицу за другой, ныряя в незаметные переулки и сторонясь площадей. Совсем как проклятый всадник, обреченный навеки преследовать случайных прохожих своим призрачным образом…
Возможно, кто-то заметил его. Возможно, кто-то и вправду принял его за мстительный дух, посланный ушедшими богами как возмездие за былые грехи.
Барду не было до них дела. Бард блуждал в своем полубреде.
Он несколько раз пригонял лошадь к стене, как будто надеясь найти брешь в ее беспощадной монолитности, но всякий раз мирился с неудачей.
Первые несколько часов лошадь, чувствуя его нетерпение, шла легким галопом. Ближе к рассвету ее шаг приобрел обреченность наездника, а улицы окончательно слились в одно бесконечное пятно.
Пару раз Барду померещилось, что проходящие мимо часовые рассматривали его с особым интересом, но он заставлял себя выглядеть непринужденно.
Тиллиан, видный купец, наверняка сразу сообщил о стычке городской страже. В этом сомневаться не приходилось. Но вот по каким признакам они могли его вычислить? По пути ему попадалось немало всадников… Ночная жизнь Брандстада всегда била ключом, и проверить каждого человека было физически невозможно.
Когда первые лучи настоящего солнца наконец пришли на смену полыхающим канделябрам и факелам, Бард с облегчением пришпорил своего скакуна в направлении городских ворот.
Мысль о том, что его могут арестовать на выходе, сковала его тело холодным страхом. Может быть, постараться пристроиться к какой-нибудь кавалькаде? Слиться с толпой?
Ему повезло. Стражники у ворот выглядели, как сонные мухи в жаркий день.
Они лениво дирижировали потоком путешественников и проявляли хоть какое-то подобие бдительности исключительно в отношении вновь прибывших.
Бард спокойно покинул город.
Он проехал немного вдоль обсидиановой стены, и только когда дорога укрыла его от возможных последователей за своим изгибом, позволил лошади перейти на галоп.
Бард не нуждался в карте. Он быстро разыскал лесную тропу, по которой вечером накануне должна была проехать Анна.
Спустя мучительные полчаса дорога приблизилась к знакомому повороту. Сердце его забилось сильнее.
Глаза остервенело всматривались в лесную чашу по правую руку, хотя разум и понимал, что до грота еще достаточно далеко.
Когда изгиб дороги наконец-то принял до боли знакомую форму, Бард уже едва держался в седле. Он соскочил с лошади и пробежал последнюю сотню шагов на своих двоих.
Верный скакун покорно принял очередное чудачество своего нового хозяина и философски шагал следом.
Но Бард не оборачивался.
Лесной путь завершил свой изгиб. Он был на вершине.
Первым, что увидел Бард, был изумрудный вагончик. На первый взгляд, он выглядел совершенно обычно. Вагончик был невредим и скромно посверкивал в слабых лучах лесного солнца.
Но Бард знал, чувствовал всеми своими нервными окончаниями, что стряслось нечто ужасное. Сердце норовило выскочить у него из груди. Он бросился к вагончику, побежал к нему сломя голову, спотыкаясь о холодную влажную землю, но, когда его пальцы сомкнулись на ручке изумрудной двери, вагончик исчез.
Бард отступил на шаг.
Вагончика не было. Он пропал.
Бард потер глаза, помотал головой, ущипнул себя за руку, зажмурился… Но вагончика не было.
Он не существовал, испарился.
Бард увидел нечто другое. Деревья расступились перед ним, обнажая дорогу к гроту. Он ясно видел его перед собой – нерукотворный коридор посреди дремучих лесов.
Бард ступил внутрь.
Неужели коридор и вправду был таким широким? Казалось, прежде он еле протискивался меж стволов, раз за разом теряя направление на грот и вновь находя его лишь каким-то чудом.
Но нынче он видел грот, видел его ясно, и он приближался к нему, шаг за шагом, шаг за шагом, шаг за мучительным шагом.
Почему так тяжело было идти?
В чем увязли его ноги?
– Анна! – позвал Бард. – Анна, где ты?
Это было так глупо! Что, если Тиллиан опередил его? Что, если он был уже здесь, у изгиба дороги, напротив тайной тропы?
Но откуда ему было знать, как найти этот грот?
– Тропа тем шире, чем больше ты в ней нуждаешься…
Кто это сказал? Кому принадлежал этот голос? Женский… Это был женский голос. Но Бард никого не видел.
Он тревожно оглянулся, посмотрел вправо и влево, и вновь посмотрел вперед, а потом – снова назад.
Тропа сомкнулась. Там, позади, не было ни грота, ни вагончика, ни дороги. Там не было выхода.
Бардом овладела паника. Анна…
К глазам подступили слезы, стало тяжело дышать. Он раздраженно размазал слезы по щекам, жадно вдохнул разреженный воздух, упал на одно колено.
– Но чем яснее тропа, тем тяжелее по ней ступать.
И снова этот голос!
А потом… Снег! С неба снова начал падать снег. Он таял, касаясь его лица, и смешивался со слезами. Он пропитал его волосы, плащ…
Лютня! Отчего он сейчас подумал про лютню. Отчего-то это казалось сейчас таким важным.
Бард бережно спустил футляр на землю и достал из него инструмент. Футляр и вправду треснул, когда он попал между менестрелем и Ханси, но вот лютня, лютня была цела.
Бард уже не сдерживал слез. Он нежно обнял ее, он баюкал ее, как ребенка.
Лютня, милая лютня… И Анна…
Внезапно сделалось жарко. Отчего ему было так жарко? Лес горел!
Бард вскочил на ноги, все еще прижимая лютню к груди.
Пламя рвалось к нему сквозь деревья, он кусало его за одежду, обрывало его рукава. Бард бросился бежать. Но тщетно, пламя было повсюду… Всепожирающий огонь, от него не было спасения, не было выхода, от поглощал все… все, кроме грота.
Грот по-прежнему был впереди. Он не приблизился ни на шаг, он был все так же далек, но он… был. В отличие от вагончика, грот существовал. Ведь так?
Жар ушел, пропал, испарился. Но теперь почему-то стало темно. Лютня по-прежнему была у него на руках, а футляр лежал рядом. Кто принес его сюда? Ведь Бард
