как его найти, неужели сбежал, почуял, что все – кольцо замкнулось? А, Лев, как думаешь? Может, бармен все придумал, а этот Голубев так – мелкая сошка?

– Что? – Гуров очнулся от собственных мыслей, вглядываясь в лоджию, за стеклом которой он увидел знакомый раскачивающийся силуэт.

Федор был на своем месте, наблюдал за жизнью вокруг входа в метрополитен. Стас обиженно дернулся:

– Ты вообще меня не слушаешь? Нам нужны еще свидетели, с кем этот Голубев контактировал как Петр. Или придется его отпустить, даже несмотря на эти чертовы деньги.

– Нет, нет, отпускать нельзя, рано. Пускай посидит еще, 48 часов не истекли, – закивал Лев и медленно, как во сне, стал спускаться следом за нарядом вниз.

Лев Иванович лично остановил Голубева и надел на него припасенные наручники, хотя тот и не думал сопротивляться, только скулил тихо и тряс головой, которая разламывалась от похмелья. Помимо наряда, с ними вышагивал дежурный полицейский с соседней станции, чтобы показать, где находится раздевалка. Внутри все пассажиры шарахались, оглядывались и показывали пальцем на странную процессию. Сотрудники с задержанным почти сразу, не спускаясь вниз, нырнули за неприметную металлическую дверь безо всяких указателей. За нею, будто в потайной шкатулке, щелкнул замок еще одной двери, потом они нырнули в темный коридорчик, затем – следующая дверь. В тесноватом пятачке перехода дежурный врезался в угол проема неловко и прошипел:

– Ну и подземелье тут, заблудиться можно. Вот, вроде здесь, – он толкнул дверь, и все сощурились от яркого света ламп.

Внутри по стенам выстроились металлические шкафчики с номерами, посередине парочка колченогих табуретов, чтобы было удобнее переодеваться в униформу.

– Вот здесь, вот, – Голубев пнул ногой один из табуретов. – Они прямо тут лежали, под ним, я поднял и в магазин пошел. Дайте водички.

– Кабинку свою открывай, ключи у тебя с собой? – Крячко осматривал одинаковые шкафчики.

– Ключи у Мишки, у брата. Ему отдал, он же вместо меня должен был выйти на смену, а то турнули бы с метро за пьянку. У меня и так уже два выговора, – плаксиво ответил уборщик.

Еще пару часов они провели в тесном помещении, пока дежурный полицейский раздобыл дубликат ключей, пока искали свидетелей среди сотрудников, чтобы провести осмотр и записать результаты в протокол. Местные работники то и дело заглядывали через приоткрытые двери, глядя, как отчаянно рыдает Голубев, который, хотя тяжело соображал после бурных суток, постепенно стал осознавать, что найденные деньги принесли ему жуткие проблемы. Выходя из узкого хитросплетения коридорчиков, он кричал уже в голос:

– Да вы чего? Я же ничего, я же никогда, чтобы чужое. Да заберите, заберите их обратно, эти деньги.

Гуров повернулся к нему:

– Дело не только в них, вы подозреваемый в деле о мошенничестве в крупном размере.

– Чего? – вытаращился на него Голубев. – Какое мошенничество? Да вы что, вы чего, ребята, перепутали меня с кем?!

– Нет, – Лев отвечал холодно, не поворачивая головы в сторону подозреваемого. – Вас опознали несколько человек, есть вещественные улики преступлений.

От его слов Голубев завыл белугой и упал вдруг на колени:

– Не губите, отпустите меня! Ничего не брал, клянусь!

Крячко в изумлении кинул взгляд на товарища: какие свидетели, какие улики, что за фантазии? Хотя тактично промолчал: вдруг это психологический прием, чтобы Голубев сам признался в мошенничестве и краже миллионов. Уборщик ни в чем признаваться не спешил, в приступе безысходности он повалился на пол, так что полицейскому наряду пришлось его волочить на руках через переход к выходу и потом в машину. Пассажиры и сотрудники метро сгрудились неподалеку, уже в открытую показывая пальцами на задержанного мужчину и шепотом передавая сплетни и слухи о его преступлениях. Сотен взглядов, казалось, не замечал лишь Гуров, который шел спокойно, чувствуя спиной лишь один-единственный взгляд из толпы, тот самый, который он чувствовал на себе всю эту неделю.

В отделе коллега швырнул пухлую папку с исписанными листами на стол:

– Ну и что теперь?! Где искать доказательства? Леонов пропал, Банина не опознала этого деятеля! Я лично домой, уже сил нет никаких возиться с этими пропавшими миллионами. Напьется депутат какой-нибудь, посеет свое добро, а мы потом бегай как бобики, язык набок! Ищи их! Все, пускай Голубев сидит в клетке и зреет, к понедельнику вспомнит, когда и как миллионы воровал. Все, Лев, давай, хороших тебе выходных. Сейчас через магазин и домой, пока от меня еще жена не ушла к тому, кто дома уже в семь вечера каждый день.

Отдел постепенно опустел, так же как и Станислав, сотрудники торопились домой, чтобы насладиться долгожданным отдыхом. Когда последние шаги затихли в длинном коридоре, Лев набрал Марию:

– Солнышко, ты как себя чувствуешь? Все хорошо? Прости, сегодня опять в дежурство поставили, некому выйти, эпидемия еще продолжается. Утром буду дома обязательно, зато в понедельник отгул точно – проведем с тобой время вместе.

После разговора с женой он несколько часов колдовал перед зеркалом, прилаживая себе бороду и парик из длинных до плеч волос, которые купил еще днем в одном из магазинов, потом детской акварелью старательно переносил на руки татуировки, стараясь повторить их, как на портрете руки аутиста Федора. Последний штрих – короткая молодежная куртка, которую он выпросил у одного из молодых оперов на один вечер. Проверил время: уже почти два часа ночи, метро давно закрыто. Из сейфа разложил по внутренним карманам отмычку, диктофон и табельное оружие. Выключил свет и шагнул к двери. Перед тем как выйти, Гуров оглянулся на себя в зеркало на стене. Оттуда на него смотрел стильный бармен Андрей Леонов, украшенный татуировками, с длинными волосами, собранными в хвостик на затылке. Только нужна еще одна проверка.

На такси оперативник за полчаса добрался до бара «Золотой лев», потянул на себя тугую дверь и замер на входе. Парнишка-кальянщик за стойкой бара вскинулся на нового клиента и расплылся в улыбке, отбросил полотенце, кинулся навстречу гостю:

– Андрюха! Ты нашелся, тебя тут уже полиция ищет. Столько всего произошло?! Ты где был всю неделю?! Ты чего телефон отключил, неужели загулял?! Не поверю, что ты мог пить столько дней!

Приблизившись к переодетому оперу, сотрудник бара отпрянул:

– Ох, простите, я обознался. Вы просто