У Дени же игривое подмигивание, которым Поль сопроводил это размышление, вызвало желание отвесить ему пощечину.

Четверть часа пути от улицы Декарта до вокзала Монпарнас должно было хватить, чтобы поставить все на свое место и избавиться от этой глупой роли. Дени постарался себе представить, как он мигом разделается с этим преподнесенным ему как на блюдечке приключением. Но, добравшись до вокзала и не найдя подобающих слов, чтобы ответить на авансы Элен, он вдруг набрался духу и бросил:

— Я отвезу тебя до дома.

На это сумасбродное и отчаянное предложение Элеи ответила слабыми возражениями, равнозначными согласию. Отсроченная таким образом на целый час расплата отягчалась теперь для Дени невыносимым общением один на один с Элен, нелепость присутствия которой в этой изъеденной молью малолитражке вдруг заставила его подумать, что даже если бы у него и появились какие-либо надежды на ее счет, то от них следовало бы немедленно отказаться. То, что они с первой же встречи перешли на «ты», теперь стало казаться ему ломанием какой-то странной комедии. Внезапно в его сознании откуда-то, словно сцена из «триллера», возникла мысль, что он может сейчас, на полной скорости, выбросить свою спутницу из машины, вытолкнув ее через скрепленную проволокой дверь; сверкнув в мозгу, эта мысль едва не вызвала у него головокружение. Вцепившись в руль, он старался избавиться от нее и думал о том, что нужно прервать доводившее его до сумасшествия молчание, но в голову не шло ничего, кроме банальных фраз о маломощности машины, о ее плохой звукоизоляции, и он смертельно злился на Элен за вежливый интерес, с которым она выслушивала эти глупости и даже с неожиданными рвением и компетентностью сама возобновляла разговор на эту тему, способную, как оказалось, заставить ее спутника нарушить молчание. Когда он остановил машину на углу улицы Пастера, слабо освещенный бар «Куница» уже закрывался. Он как-то совершенно не подумал о том, что для новой встречи надо найти предлог, и поспешно высказанное им приглашение пойти в следующее воскресенье в кино представилось ему, едва он его произнес, шутовским и самоубийственным. Однако Элен приняла его со своей неизменной любезностью. На протяжении всего обратного пути он упрекал себя, что уехал, даже не дождавшись, пока она зайдет в дом, что противоречило всем правилам вежливости, да и элементарной осторожности тоже.

Надо все-таки заставить себя уснуть хотя бы на два-три часа, чтобы потом не клевать носом на уроках. Но всякий раз, как ему кажется, что вот-вот он забудется, ему мешает храп Поля. Когда они учились в лицее, то Поля благодаря его грубоватой внешности вполне можно было принять за выходца из народа, в то время как Дени из-за худобы выглядел чуть ли не аристократом. Ну а после сдачи экзаменов на степень бакалавра сыграли свою роль социальные законы, и Поль записался в художественную школу, потому что ему импонировало искусство (папаша его владел крупной долей в углеразработках на Севере), тогда как Дени получил, опять же благодаря вмешательству отца Поля, место учителя-почасовика. Поль даже раздобыл ему по знакомству комнатенку на улице Серпант. Так что они остались соседями, и иногда, идя по улицам Латинского квартала, Дени мог позволить себе вообразить, что ему не пришлось прервать учебу.

Поль живет в пяти минутах ходьбы от школы, даже чуть ближе к ней, чем Дени. За небольшой лестницей, ведущей на улицу Сен-Виктор, начинается то, что Элен называла «запретной зоной». Она больше не решалась в ней появляться, чтобы не стеснять Дени; самое большее, что она себе позволяла, так это раза два или три подождать его на верхних ступеньках улицы Эколь, да и то лишь потому, что он сам ее об этом попросил. Идущие позади дети соразмеряют свои шаги с его шагами, зная, что теперь они уже не опоздают. Но их приветствия звучат как-то нерадостно. Во дворе во время перемены Дени уловил обрывки разговоров, стихавших при его приближении: они понимают, что у учителя какое-то несчастье, только не знают — какое. Сегодня их мелко семенящий эскорт, сопровождающий его спереди и сзади, держится на приличном расстоянии. Но иногда он ощущает на себе чей-то брошенный украдкой взгляд: так дети подстраивают свои чувства под чувства взрослых, ловя тот момент, когда можно будет без удержу смеяться и шалить. И, сколько бы Дени ни улыбался, сколько бы ни шутил в классе, инстинкт им подсказывает, что такой момент еще не настал.

В улыбке Элен он искал и находил лучшую поддержку своей настороженности по отношению к ней. Не разберешь, то ли святая Тереза, то ли стюардесса. Светская грация то ли естественно сочеталась у нее с безмятежностью и мягкостью, то ли была их следствием. Так что тени, набегавшие из-за его суровости или меланхолии на ее лицо, становились для Дени источником его наиболее острых порывов нежности. Однако он тут же спохватывался, убежденный, что его любовь к ней сводится к мрачному самолюбованию человека, заставляющего салонную куклу выполнять новые движения, принцип которых без него не был бы ею понят.

Тридцать лиц, обратившихся к нему, когда он вошел в класс, теперь склонились над тетрадями. Вопреки всяким ожиданиям он решил устроить контрольную, что обычно считается едва ли не наказанием. Однако дети знают, что они ничем не провинились, что с учителем что-то происходит, что его нужно простить. Дени ненавидит свое всемогущество, позволяющее ему внезапно изменить распорядок дня, ненавидит то незаметное удовлетворение, которое ему не раз доставляла собственная власть, ненавидит свое слабоволие, превращающее его сегодня в жертву снисходительного смирения детишек перед ним, не вполне зрелым взрослым. «Ты ведь знаешь, я вся в твоей власти». Подобные фразы Элен выводили его из себя то ли потому, что они казались ему жалкой милостыней от молодой, наделенной всеми прелестями девушки из богатой семьи, то ли потому, что он воспринимал их слишком трагически и отказывался брать на себя ту громадную ответственность, что вопреки его воле вдруг доставалась ему в удел.

В конце концов, загоревшись мыслью о легком любовном приключении с девушкой, которая поначалу казалась ему не по средствам, он после вечеринки у Поля стал часто с ней встречаться. Первая робость быстро прошла, и к тому же он немного гордился, что отвез ее тогда прямо до дома. («По сути, именно этого она и ждала».) Чтобы довести дело до конца раньше, чем начнутся большие каникулы, в его распоряжении оставалось дней двадцать. Рука, схваченная в сумраке кинозала, полуотвергнутый поцелуй, объятие