— Да, где?

— На «Чайнике».

Кэшин ничего не ответил, молча сел в машину и уехал, даже не помахав рукой на прощание.

* * *

Уже после полудня, по дороге обратно в Кромарти, скопировав наконец фотографии дома Томми Кэшина, Кэшин-младший сообразил, что находится возле поворота к усадьбе Бургойна.

Он сбросил скорость, повернул, поднялся на холм. Ничего такого особенного на уме у него не было. Он мог бы повернуть на вершине холма налево, вовсе обогнуть холм, проехать через Кенмар, заглянуть к Берну.

Он повернул направо и, следуя извивам дороги, въехал в ворота усадьбы «Высоты».

Он и сам не знал, зачем это ему, — разве что закончить дело там, где оно началось. Он остановился, вышел из машины и обогнул дом по часовой стрелке. С южной стороны участок прочесали с полдюжины полицейских, медленно, тщательно разглядывая землю, подбирая прутики и опавшие листья.

Сегодня листьев оказалось совсем немного. Порядок поддерживался безукоризненный: местная футбольная легенда вместе с сыном трудились вовсю, подстригали ветки, косили траву, выравнивали гравий. Он пошел на кухню по дорожке под сенью густой живой арки из сплетенных ветвей, сейчас безлистной, но устроенной так, чтобы не пропускать лишнего света.

Одноэтажная пристройка из красного кирпича слева, вымощенный розовым камнем дворик, кое-где, в выбоинах, лужицы воды.

Кэшин пошел между строениями, взглянул сквозь литые ворота на хозяйственный двор, где между деревянными стойками белело столько натянутых веревок, словно в усадьбе расквартировали целую армию. Он прошел еще метров пятьдесят в ту сторону, где над скошенной травой высился деревянный частокол деревенского вида. Дальше виднелся просторный выгон, окаймленный высокими соснами, за которыми начиналась дорога.

Он вернулся и обогнул дом с юго-запада. Тут ничего не было, и только лимонные деревья в больших терракотовых горшках обрамляли пустой прямоугольник земли. Листья на них успели пожелтеть, и от этого вид у деревьев был совсем унылый.

Там у них, в старом доме, этих лимонных деревьев росло всего четыре. Зачем-то надо было обязательно писать на них, поливая каждый ствол по кругу. Они с отцом частенько это проделывали после чая. Обходили деревья, Мик Кэшин не обижал ни одно, может, только последнему доставалось чуть меньше. Возможности Джо были гораздо скромнее, но он не отходил от отца, так и стоял, направляя в землю свое маленькое пустое орудие.

— Представляешь, есть такие места, где больше ничем не поливают, — говорил ему отец. — Засушливые страны. Моча, считай, удобрение, тело всю дрянь в себя впитывает. И мозги так же — всякую гадость запоминают.

С другой стороны двора находился длинный двухэтажный дом из кирпича. По первому этажу шли окна и двери, на втором этаже окна имели подъемные рамы. Кэшин пересек двор и толкнул широкую двустворчатую дверь в самой середине. Она открылась прямо в коридор, пробитый по всей ширине здания.

Дверь направо оказалась слегка приоткрытой. Он зашел.

Дверь вела в большую комнату, в которую лился свет из двух окон, проделанных на противоположных стенах. Это была гончарная мастерская со всеми принадлежностями: два больших круга, еще один, поменьше, табуретки, выставленные в ряд стальные подносы, у задней стены — мешки, на полках мешочки и жестянки всех возможных размеров и фасонов, инструмент непонятного назначения. Готовой продукции — горшков — видно не было. Но комната сияла чистотой и порядком, как будто ее каждый день прибирали после учеников.

Кэшин вышел в коридор и открыл дверь с левой стороны. За нею царила кромешная тьма. Он нащупал рукой несколько выключателей, щелкнул всеми подряд.

На потолке зажглись три ряда точечных ламп. Здесь была галерея — без окон, с тускло-серым каменным полом и неяркими голыми стенами.

Вдоль всей комнаты тянулся длинный черный стол. На нем на одинаковом расстоянии друг от друга стояли девять больших ваз. Вазы были не меньше полуметра высотой, похожие на яйца со срезанными верхушками и узкими горлышками. Кэшин подумал, что для ваз это самая подходящая форма и если бы они могли говорить, то умоляли бы гончаров сделать их именно такими.

Он подошел ближе и осмотрел их со всех сторон. Стало заметно, что по форме, размеру, округлости и сужению они все-таки немного различаются между собой. А цвета! Вазы испещряли полоски, точки, линии, пятна — черные, казалось, поглощали свет, красные, словно пятна свежей крови, проступали через невидимые трещины, печальные, но приятные глазу синие и коричневые, серые и зеленые, напоминали снимок Земли из космоса.

Кэшин провел по вазе рукой. Поверхность была неровной — то шершавой, то гладкой, казалось, что после нежной женской щеки вдруг касаешься небритой мужской. А еще она была ледяная, прямо-таки застывшая от адского огня и уже не помнившая, что такое тепло.

Так что же, это все, что сделал Бургойн в своей мастерской? Или все, что он оставил? Других ваз в доме не было. Кэшин осторожно поднял одну, перевернул: на донышке буквы «ЧБ» и дата — 11.06.88.

Он поставил вазу на место и пошел к двери. Постоял, посмотрел на вазы. Не хотелось тушить свет и оставлять их в темноте, растрачивать красоту попусту.

Но свет он все-таки выключил.

Остальные помещения в доме после этого не впечатляли. Наверху с одной стороны комнаты пустовали, с другой же располагались обставленные мебелью семидесятых годов гостиная, ванная и кухня. Он открыл дверь: крошечная спальня, двуспальная кровать, на ней матрас в полоску, тумбочка, гардероб. Из окна виднелся выгон, а за ним, насколько хватало глаз, тянулась равнина.

Стоя у двери в коридор, он напоследок еще раз заглянул в гостиную. Дверь в спальню закрывалась задвижкой. Он спустился вниз. Через заднюю дверь вышел на мощенную камнем террасу, посмотрел на выкошенный газон, старые вязы, дуб, возвышавшийся над живой изгородью. Напротив дома располагались конюшня и выгон, где приземлялся вертолет.

Бетонированная дорожка сбегала от возвышения к левому краю террасы. Кэшин спустился по ней, вышел через калитку в заборе и оказался в густом лесу. Стволы огромных дубов, которые сажал еще предок Бургой-на, нельзя было обхватить руками, а их ветви уходили в небеса, точно гигантские лестницы. На них еще висели увядшие бурые листья, тогда как более молодые уже устлали землю густым ковром.

Земля здесь слегка приподнималась, дорожка петляла между стволами деревьев. Он прошел метров тридцать, неожиданно поймав себя на том, что ему нравится гулять просто так по утреннему зимнему лесу, и подумал, что пора возвращаться.

Тут послышался звук — низкий, печальный, как будто кто-то трубил в раковину каури. От неожиданности Кэшин даже остановился.

Звук становился все громче, и Кэшин пошел вперед. Дубы закончились, дальше шла прогалина для защиты от пожара, за которой вздымалась стена старых эвкалиптов. Поднимаясь по склону, она постепенно редела, а на самом верху виднелась небольшая полянка. У поленницы, сложенной под железной крышей, дорожка уходила влево.