— Нет, — покачала головой Джули. — Я не хотела их или же считала, что нахожусь в таких обстоятельствах, когда не могу даже думать о том, чтобы их хотеть. Не знаю, понятно ли я говорю.

Габриель кивнул:

— Очень даже понятно.

Глаза у Джули заблестели. Ивонна спросила:

— Так что же с ними происходит?

Молчание.

Кевин взорвался, как взрывается большой котел:

— Как я понимаю, то же самое, что с жертвами абортов, например, разве нет?

— Заткнись, придурок! — прошипела Ивонна. — Господи, ну и…

— Прошу, скажите, что с ними происходит! — продолжала настаивать Джули, не в силах остановиться.

— Они… Он… По правде говоря, Джули, — промямлил Клемитиус, — я думаю, что есть много другого, не менее важного, чем ваше желание мысленно вернуться к тому, что когда-то с вами случилось. Давайте лучше рассмотрим, какое влияние на вашу жизнь оказало это давнее событие.

— Вот как? Видите ли, все остальное мне кажется вовсе не важным. Вот я сижу здесь, в непосредственной близости от Бога, во всяком случае так близко, как только возможно, и мне кажется, что только здесь я и могу получить ответ на вопрос: что случилось с тем ребенком, которого я родила, когда сама была еще ребенком? Родила мертвым.

— Джули, — не выдержал Христофор.

— Что? — Джули обернулась к нему, и он пристально посмотрел ей в глаза:

— Они становятся светом. Можно так сказать.

Эти слова он произнес очень мягко. Он не знал, поверила ли она ему. Он даже не знал, услышала ли она его.

Клемитиус посмотрел на Христофора. Христофор чувствовал, как этот взгляд едва ли не испепеляет его, но продолжал глядеть на Джули. Он знал правила. Правило первое: никогда не лги. Правило второе: проявляя заботу, соблюдай осторожность. Правило третье: не показывай свои чувства группе — группа здесь не ради тебя. Правило четвертое: никакой лжи, разрази тебя гром!

Христофор почти ожидал, что Клемитиус назовет его лжецом. Произнесет своим назидательным, самодовольным тоном: «Ну, это не вполне так, вы согласны? Не понимаю, зачем вы это сказали?» Однако Христофор все-таки не был пациентом, а конфронтация с коллегой-психотерапевтом недопустима, это Клемитиус тоже хорошо знал.

Поэтому вместо ожидаемой отповеди Христофор услышал:

— Как вы жили с этим, Джули? С этой потерей. Как это изменило вас, не могли бы вы рассказать?

Лицо у Джули помрачнело.

— Живешь не с этим, живешь несмотря на это.

— Не понимаю, что вы хотите сказать. И не уверен, что вы сами понимаете.

Опять наступила тишина, но на сей раз не та смущенная тишина, ставшая для них уже привычной. Это молчание казалось каким-то целенаправленным. Как будто в воздухе сгущалась энергия. Христофор ожидал, что Джули выскочит за дверь или закричит. Однако она не сделала ни того ни другого, а только бросила на Клемитиуса холодный взгляд.

Первой заговорила Ивонна, причем тихо и сдержанно:

— Если бы я была к вам снисходительна, то сказала бы, что произносить подобные слова негуманно и даже жестоко. Однако мне кажется, что вы не заслуживаете снисхождения. Я полагаю, что вы несерьезный, невежественный, неумелый болван. Если вы ангел, то Бог просто дурак.

— Почему… мой ребенок… почему это случилось? — прошептала Джули, глядя на Христофора.

Тот пожал плечами:

— Здесь нет никакой причины.

А она ведь знала, всегда знала. Ей просто не повезло. Она была слишком молода и совершенно одинока. Но то, что она это знала, то, что прожила с этим всю свою жизнь, не имело никакого значения. Повзрослев, она привыкла к ране в душе, как люди со временем привыкают к хромоте. Жизнь меняет человека, иногда вы видите, как это происходит, иногда даже понимаете, хотя чаще всего вы просто слишком заняты тем, чтобы дышать. И она знала, что когда-то, очень давно, она всего лишь решила дышать, и теперь уже слишком поздно.

Мойра, Иззи и Элли сидели в палате у Габриеля, смотрели в окно, из которого открывался вид на пыльный Лондон, и наблюдали за тем, как солнце клонится к закату.

Элли сильно устала. Она понимала, что некоторые из ее горестей скоро закончатся. Когда яйцеклетки будут оплодотворены, ей надо будет спать, ждать и надеяться, что где-то существует хоть какой-нибудь Бог. Надеяться, что сделка, предложенная им с Габриелем судьбой, состоится. Жизнь за жизнь? Угасающая, пропитанная цинизмом жизнь Габриеля за новую. Может, она спятила, что ей в голову пришла подобная мысль? Может быть, но Элли подобные рассуждения казались сейчас вполне здравыми, потому что где-то непременно должно произойти что-то хорошее, ведь только оно и сможет оправдать все плохое, что случилось за последнее время.

— Итак, есть ли что-нибудь такое, о чем мне следует знать? — спросила Иззи.

— О чем это ты?

— О пенисе Габриеля, есть у него какие-нибудь особенности, о которых мне следует знать?

— Угу, он присвистывает, когда Габ кончает.

— Что? — воскликнула Иззи.

— Господи, да можешь ты наконец объяснить, в чем суть твоего вопроса?

— Ну, должна же я знать, к чему готовиться. Он как — большой, маленький, уродливый?

— Иззи! — одернула ее Мойра. — Черт побери, ты просто должна потереть его и поймать то, что из него выльется.

— О, вы только послушайте, какие советы дает мне моя младшая сестричка!

— Это будет странным только в том случае, если ты будешь считать это странным.

— Прошу прощения, но я с вами не соглашусь: это просто странно, и все!

— Иззи, ты не можешь меня подвести, сама понимаешь, — серьезно сказала Элли, после чего встала и пошла в туалет.

Иззи продолжала смотреть в окно. Если бы кто-то спросил у Иззи и Мойры, считают ли они друг друга близкими подругами, каждая из них ответила бы «нет», после чего пустилась в длинные рассуждения, насколько они с сестрой «не похожи». Как непрактична, рассеянна и вообще безнадежна эта чокнутая Мойра, как озлоблена, черства и скованна эта невротичка Иззи. Правда же заключалась в том, что они были нужны друг другу именно такими, какими были. Это помогало им определиться с тем, кем является каждая из них, и радоваться тому, какими они в конечном итоге стали. Если бы они не были близкими родственницами, то, скорее всего, не дружили бы, однако ни одна не чувствовала бы себя цельной без другой.

— Хочешь, я сделаю это вместо тебя, Иззи?

— Нет, я сама!

Мойра засмеялась:

— Господи, ты точно так же говорила, когда мы были маленькими! Мама распределяла между нами работу по дому, и тебе всегда выпадало пылесосить. Ты начинала жаловаться, что вечно именно тебе дают это задание. Тогда я говорила: «Давай я сделаю это вместо тебя, Иззи!» — а ты отвечала: «Нет, я сама!» — так, словно я хотела отнять у тебя любимую игрушку.