В отличие от моего первого путешествия на этом корабле, теперь мне выделили каюту. Ее раньше занимал первый помощник, погибший в битве при Зубах. Капитан громогласно объявил поредевшей команде, что еще не отыскал достойной замены и каютой могу пользоваться я, поскольку никто из этих псов не достоин такой чести. Но приятная перспектива удобства была испорчена тем, что капитан настоял на моем пребывании в одной каюте с моей бывшей госпожой.

— Писец, она твоя, — грубо бросил он. — Ты ее и охраняй.

— С какой стати? — возразил я и указал на океан. — Умоляю, скажите, куда она могла бы сбежать?

— Она может повредить корабль или броситься к акуле на обед, — пожав плечами, ответил капитан. — Так или иначе, она — твоя ответственность, а у меня нет лишних людей, чтобы за ней присматривать.

Когда за нами грохнула дверь, пленница заметила:

— Кровать такая маленькая. Но я не прочь разделить ее.

Я указал на угол каюты:

— Госпожа, ваше место там. Если будете вести себя тихо, выделю вам одеяло.

— А если не буду? — спросила она и демонстративно уселась на койку. — Вы меня выпорете? Сломите мою волю жестокими пытками?

Она улыбнулась. Я подошел к маленькому столику, вделанному в стену под иллюминатором, вытащил из сумки свиток и сказал:

— На корабле есть дюжина крепких мужчин, которые с радостью предоставят вам желаемое.

— Я не сомневаюсь в этом. Вы будете смотреть? Мой дорогой муж любил смотреть, как порют рабынь. При том он удовлетворял себя сексуально. Милорд, вы хотите поступить так же?

Я вздохнул, подавил желание огрызнуться и взялся за свиток. А, это же «Иллюстрированный каталог воларской керамики». У брата Харлика изящный, но невыносимо витиеватый почерк. Я недовольно заворчал. Ну как можно даже почерк сделать напыщенным и высокомерным? Правда, хотя я и не выношу брата Харлика, должен признать: рисует он великолепно, иллюстрации безукоризненно точны. Первая изображала охотничью сцену давностью в полторы тысячи лет: нагой копьеносец преследовал оленя в сосновом лесу.

— Керамика, — заглянув через плечо, констатировала Форнелла. — Милорд, вы считаете, что происхождение Союзника запечатлено на горшках?

— Когда изучаешь эпохи, не знавшие письменности, декоративные иллюстрации могут дать очень много ценных сведений, — не отрывая взгляда от свитка, пояснил я. — Если подскажете мне другой источник, буду чрезвычайно благодарен.

— Насколько же? — придвинувшись ко мне и мягко дохнув в ухо, спросила она.

Я покачал головой и вернулся к свитку. Она рассмеялась, отошла.

— Вы и вправду совсем не питаете интереса к женщинам?

— Мой интерес к женщинам сильно зависит от них самих, — продолжая рассматривать свиток, заметил я.

Я увидел новые сцены охоты, ритуальные обряды, богов, диковинных существ.

— Я могу помочь, — предложила она. — Я хотела бы, честное слово.

— Почему? — обернувшись, спросил я и посмотрел ей в глаза.

Похоже, она не кривила душой.

— У нас впереди долгое путешествие. И, что бы вы ни думали о моих мотивах, успешность вашей миссии — в моих интересах.

Я посмотрел на очередной рисунок: нагие любовники кувыркаются перед огромной обезьяноподобной тварью, раскрывшей пасть и выдыхающей пламя. Надпись под рисунком гласила: «Фрагмент кетианской керамики, доимперский период».

— Когда в точности воларцы оставили своих богов? — спросил я.

— Задолго до моего рождения и до рождения моей матери. Но она всегда любила изучать историю и очень хотела, чтобы мы знали прошлое нашей величайшей империи.

Мы вышли на палубу, уселись на баке, Форнелла говорила, а я записывал. Капитан заворчал, но ничего нам не сказал, команда нас игнорировала, только пара человек злобно поглядывали на Форнеллу.

— Теперь империя говорит на одном языке, а эдиктам Совета внемлют жители и больших городов, и последнего захолустья. Но так было не всегда.

— Я знаю, что вашу империю создали войной, — сказал я. — А вернее, не одной войной, а многими, продолжавшимися три века.

— Именно так, — согласилась Форнелла. — Но, хотя эпоха объединения оставила нам империю, настоящее единство еще долго не давалось нам. По стране ходило слишком много различных монет разных достоинств. Было слишком много народов, говорящих на разных языках. И непомерное количество богов. Моя мать часто повторяла, что за деньги люди могут драться и убивать, но умирать они согласны только за бога. Чтобы выжила империя, нужно было воспитать преданность ей, прежде направленную на богов. И потому войны начались снова. Некоторые называют их «Войнами притеснений», но имперские историки обозначают весь период термином «Великое очищение» — шестьдесят лет крови и мук. Опустошались целые провинции, бросились наутек целые народы — иные в северные горы, иные за море, чтобы основать новые государства, свободные от притеснений. Мы потеряли многое — но именно тогда мы выковали настоящую империю, именно тогда мы превратились в нацию рабовладельцев. Конечно, рабы у нас были всегда, в особенности в старой Воларии, но тогда их появилось множество: завоеванных за отказ расстаться со старыми богами, забитых, запуганных, живущих невежественной рабской жизнью, чтобы спустя несколько поколений подчистую забыть о прежней. Чтобы справиться с таким количеством рабов, требовалась совершенная организация — и колоссальная жестокость. Я часто думала о том, что именно эти свойства Союзник нашел в нас привлекательными. В конце концов, нас выбрали неспроста.

— Вы знаете, когда он впервые явил себя?

— Я не знаю, мужчина ли Союзник и вполне ли он человек. Мама рассказала мне о временах четыре столетия назад, когда империя была в особенности сильна своим единством. Мы постоянно воевали с альпиранцами, а тогда войны стали масштабнее, в битвах сражалось больше солдат, кампании затягивались на годы. Победа упорно не давалась нам. В конце концов альпиранцам надоело, они сами пошли в поход на нас и за несколько месяцев захватили южные провинции. Кризис имеет свойство открывать нужные таланты, и тогда возвысился молодой генерал из южного города Миртеска. Он предложил несложные, но радикальные перемены и буквально перевернул наш мир. Если наши рабы могут строить города и возделывать поля, отчего бы им и не повоевать за нас? И вот, пользуясь его прозрением, мы создали варитаев и куритаев. Гениальная тактика, безжалостный расход солдат-рабов — и наш генерал заслужил бессмертную славу тем, что отогнал альпиранцев. Его славили во всех концах империи, в его честь воздвигали статуи, величайшие ученые и поэты слагали оды, чтобы запечатлеть его удивительную жизнь.