вдруг наутро после побега читатель обнаруживает Марью Гавриловну дома, в ее собственной постели – только несколько бледную. На следующий день она занемогает.

Инсценировка «романа» в жизни не удалась. Вполне балладная метель, сбившая с пути жениха, Владимира, как некая стихия Провидения, вторглась в задуманный ими «сюжет». «Живая жизнь» предложила развязку настолько литературную, настолько прихотливую, что в «настоящем» романе она показалась бы надуманной, неправдоподобной. (До поры до времени подробности не раскрываются.) Пережив известие о смерти Владимира от ранения на поле Бородина, а затем и смерть отца, Марья Гавриловна переезжает в другое наследственное имение, становится богатой невестой, но отвергает всех женихов, – как Пенелопа, ждущая своего Одиссея. Намеки на странность ее положения содержатся в прямых и косвенных сравнениях рассказчика – то с девственной Лаурой из сонетов Петрарки (Se amor non е che dunque? – «Если это не любовь, то что же?»), то с древнегреческой героиней – «девственной Артемизой». Делается это в надежде, что грамотный читатель обратит внимание на некоторую несообразность (Артемиза была одновременно и девственницей и вдовой не успевшего «познать» ее Галикарнасского царя Мавзола, которому хранила верность) и уловит намек на непростые обстоятельства. Но – по законам новеллы – все разъясняется только в финале.

Близ ***ского поместья Марьи Гавриловны в 1815 г. поселяется раненый гусарский полковник Бурмин «с Георгием в петлице и с интересной бледностию». Романическое сердце Марьи Гавриловны не выдерживает, но романическое же сознание продолжает работать в заданном направлении. Она ведет дело к решительному объяснению – не ради возможного брака, а вопреки ему; Марья Гавриловна вновь заготовила красивую развязку. (Конечно, тоже романическую.)

Однако напрасно она воображает себя героиней романа (пруд, ива, белое платье, обязательная книга в руках, гусар); напрасно припоминает первое письмо БЬРгеиех из романа Ж. Ж. Руссо «Юлия, или Новая Элоиза», соответственно представляя себя замужней Юлией, чьим платоническим другом после ее свадьбы стал прежний возлюбленный Сен-Пре. В момент объяснения оказывается, что Бурмин и есть тот самый «незваный жених», которого балладная «ужасная метель» в начале зимы 1812 г. случайно занесла в жадринскую церковь и с которым (как наконец-то узнает читатель) Марья Гавриловна была по ошибке обвенчана той страшной ночью. В 1815 г. они не узнали друг друга, ибо виделись лишь одно мгновение (подняв глаза на человека, ставшего ей мужем, Марья Гавриловна тотчас упала в обморок, а Бурмин уехал). Вновь развязка, которую предлагает героям таинственный ход жизни, рушит все их замыслы и вновь оказывается куда более литературной («романической»), чем может себе позволить «правдоподобная» литература. А Марья Гавриловна превращается в героиню истории, которую не могла бы и выдумать.

Сюжетных аналогов положений, в которые попадают герои «Метели», множество. В повести В. И. Панаева «Отеческое наказание (Истинное происшествие)», 1819, барчук Каллист «в шутку» занимает место жениха в момент венчания невесты-крестьянки; после пяти лет отсутствия возвращается, влюбляется в «племянницу» соседки Ейлалию, но не может жениться, ибо женат; в конце концов выясняет, что это и есть его жена, воспитанная отцом как барышня. В комедии Лашоссе «Ложная антипатия», 1733, также встречается подобная коллизия. Но сами герои, их переживания, «правда страстей», аналогов не имеют; традиционный сюжетный фон резко оттеняет неповторимость образов.

<3> «Гробовщик»

(9 сент. 1830 г.)

Адриян Прохоров – московский гробовщик, главный и практически единственный сюжетно самостоятельный герой повести. Историю об Адрияне Белкину рассказал приказчик Б. В.; не только голос приказчика, но и голос самого Белкина с трудом пробивается здесь сквозь авторскую интонацию Пушкина.

Он указывает на то, что мировая литература до сих пор «представляла гробокопателей людьми веселыми и шутливыми»: в романе В. Скотта «Ламмермурская невеста» и в трагедии Шекспира «Гамлет». Нрав белкинского (пушкинского) гробовщика «совершенно соответствовал мрачному его ремеслу»: сердце его не радуется, хотя только что осуществилась мечта его жизни – семейство (он, жена, две дочери) переезжает с Басманной в собственный желтый домик на Никитскую. Да и как радоваться, если героя занимает поистине гамлетовский вопрос: быть или не быть купчихе Трюхиной, «которая уже около года находилась при смерти»? И если не быть, то пошлют ли за ним с Разгуляя? – желанный домик расположен слишком далеко от еще более желанной «клиентки».

Вместо гробовщика весел автор; он оттеняет молчаливую угрюмость Адрияна Прохорова насмешливыми описаниями (вывески с «дородным Амуром с опрокинутым факелом в руке» и проч.). И сразу объясняет причину мрачного характера Адрияна – тот разучился радоваться жизни не потому, что ежедневно соприкасается со смертью, а потому, что смерть, как и саму жизнь, свел к выгоде и невыгоде. Дождь для него – не дождь, а источник разорения; человек для него не человек, а потенциальный «наполнитель» гроба. Грех не «испытать» такого героя, не припугнуть его готическими литературными ужасами.

Собственно, иронический сюжет новеллы рождается из игры слов. Новоселье может означать и переезд на новое место жительства, и – метафорически – похороны. Этого мало. Переехавший Адриян Прохоров тут же попадает на серебряную свадьбу к новому соседу, сапожнику Готлибу Шульцу. «Один из гостей, толстый будочник», предлагает тост: «за здоровье тех, на которых мы работаем <…»>; будочник Юрко, под общий смех, кричит гробовщику: «Что же, пей, батюшка, за здоровье своих мертвецов». Пьяный Прохоров, осердясь, соединяет метафору новоселья с оксюмороном «здоровье мертвецов» – и приглашает «мертвецов православных» на новоселье.

Внезапно слово оборачивается полуявью: ночью Адрияна будят и радуют известием о смерти Трюхиной; устроив ее посмертные дела, он возвращается домой – и застает гостей. «Мертвецы православные» являются на зов, чтобы напомнить Адрияну Прохорову о его «профессиональных прегрешениях»; среди гостей – отставной сержант гвардии Петр Петрович Курилкин, которому в 1799 г. (год рождения Пушкина; обратим также внимание на игровое совпадение инициалов автора, «издателя» А. П. и героя) Адриян Прохоров продал первый свой гроб – сосновый за дубовый. (В образе Курилкина как бы является из подсознания Адрияна Прохорова его – по выражению литературоведа С. Г. Бочарова – «оттесненная совесть»).

Сцена, пародирующая роман ужасов, переходит в сцену, написанную в духе «мещанской идиллии», которая гораздо больше подходит «маленькому желтому домику» на Никитской. Проснувшийся Адриян Прохоров видит солнечный свет, сияющий самовар (т. е. в окружающем повторены радостные тона его желтого домика), узнает, что все случившееся с ним было – сном. И вдруг обнаруживает в себе способность радоваться. Даже тому, что купчиха Трюхина жива – ведь если она мертва, значит, сон со всеми его ужасами был явью и гробовщик должен опасаться новых свиданий со своими «клиентами». Тем более его радует, что день – хороший, что он живет, что можно попить чаю с дочерьми (которых он прежде лишь ругал). Социальная, «профессиональная» пелена как бы спадает с его глаз, он снова становится «обычным» человеком, погруженным в