После каждого такого посещения Гест ждал, пока Элис не сообщит ему о неудаче, и только тогда предпринимал следующую попытку. Лишь дважды за пять лет брака Элис удалось забеременеть. Каждый раз Гест восторженно приветствовал это известие — а через пару месяцев, когда беременность заканчивалась выкидышем, выражал свое разочарование и недовольство.

Сейчас новость об очередной неудаче он встретил лишь легким вздохом.

— Тогда надо попытаться еще раз.

Элис помолчала, оценивая то оружие, которое он только что ей дал, а затем хладнокровно пустила его в ход:

— Возможно, когда я вернусь из Дождевых чащоб. Пускаться в такое путешествие беременной означает подвергнуть опасности будущего ребенка. Так что, думаю, со следующей попыткой нужно подождать до моего возвращения.

Она сразу поняла, что попала в цель. В голосе Геста прозвучало негодование:

— А ты не думаешь, что произвести на свет сына и наследника куда важнее, чем пускаться в какое-то дурацкое путешествие?

— Я не уверена, что ты и сам так думаешь, мой дорогой Гест. Несомненно, если бы для тебя это было столь важно, ты почаще бы пытался помочь делу. И возможно, отменил бы часть своих поездок и ночных посиделок.

Он сжал кулаки и снова отвернулся от Элис к окну.

— Я всего лишь пытаюсь щадить твои чувства. Я знаю, что благовоспитанные женщины неохотно покоряются желаниям мужчины.

— Дорогой мой супруг, ты намекаешь, что я неблаговоспитанна? Вынуждена согласиться с тобой. Некоторые женщины моего круга сочли бы меня просто необъезженной кобылой, не знавшей седока, если бы я поделилась с ними подробностями нашей личной жизни.

Ее сердце гулко билось. Никогда прежде она не осмеливалась так прямо говорить с Гестом. Никогда не произносила слов, которые можно было бы расценить как критику его усилий.

Эта шпилька заставила его снова обернуться к ней. Он стоял спиной к окну, и лицо его оставалось в тени. Элис попыталась понять, что прозвучало в его голосе, когда он произнес:

— Не говори об этом никому.

Мольба? Угроза?

Пора рискнуть. Неожиданно у Элис возникло ощущение, что она должна поставить на карту все или раз и навсегда признать свое поражение. Улыбнувшись Гесту, она заговорила спокойным небрежным тоном:

— Будет легче всего не говорить об этом, если я окажусь подальше от своих подруг. Например, если поеду в Дождевые чащобы посмотреть на драконов.

Между ними уже случались такие поединки, но нечасто. И еще реже Элис выигрывала. Однажды это был спор по поводу особо ценного свитка, приобретенного ею. Элис предложила вернуть свиток продавцу с уведомлением, что ее муж не может себе позволить купить такую дорогую вещь. Тогда Гест помедлил, прикидывая в уме выгоду и убыток, а затем изменил свое мнение. Сейчас муж, склонив голову, смотрел на Элис, и она неожиданно пожалела, что не может отчетливо видеть его лицо. Знает ли Гест, как неуверенно она себя чувствует? Видит ли он робкую женщину, которая прикрывает свой испуг явным блефом?

— В нашем брачном договоре четко сказано, что ты должна сотрудничать со мною в попытках произвести на свет наследника.

Он считает, что припер ее к стенке? Он думает, что память у нее хуже, чем у него? Глупец! Гнев сделал Элис храбрее.

— Сказано ли там именно так? Не помню, чтобы ты выражал свое требование именно в таких словах, но, если пожелаешь, я обязательно сверюсь с документом. И в разговоре с хранителем архива у меня будет возможность также удостовериться в существовании того самого условия. Согласно которому я имею право совершить путешествие в Дождевые чащобы для изучения драконов. Этот пункт я помню прекрасно.

Гест замер. Она зашла слишком далеко. Сердце у Элис отчаянно колотилось. Она знала, что порой Гест срывает гнев на неодушевленных предметах и животных, поэтому и не чувствовала себя в безопасности. Несомненно, для него она не отличается ни от первых, ни от вторых. Она застыла, словно при виде бешеного пса. Быть может, эта неподвижность и помогла Гесту справиться с собой. Когда он заговорил, голос его звучал тихо и напряженно.

— Тогда, я думаю, тебе следует поехать в Дождевые чащобы.

А потом он просто вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь с такой силой, что из стоящей на столе вазы с цветами выплеснулась вода. Элис не двигалась, дрожа и пытаясь выровнять дыхание. На мгновение она задумалась — за ней ли осталась победа? Потом решила, что ей все равно. Когда она дернула за шнур колокольчика, чтобы вызвать служанку, голова уже была занята сборами в дорогу.

— Ты испортил рубашку.

Гест поднял взгляд от стола, стоящего в углу его спальни. Все еще сжимая перо, он нахмурил брови, недовольный тем, что его прервали.

— Испортил так испортил. Ничего не хочу об этом слышать. Просто выброси ее.

Он снова макнул перо в чернильницу и продолжил что-то яростно царапать на бумаге. Гест в дурном настроении. Лучше будет помолчать и закончить распаковывать сундуки.

Седрик подавил вздох. Были дни, подумалось ему, когда он не мог представить себе лучшего будущего, нежели служба у Геста. Но бывало и так, как сегодня, — когда он гадал, сможет ли хотя бы еще ненадолго сохранить уважение к этому человеку. Несколько секунд Седрик рассматривал рукав голубой шелковой рубашки с россыпью мелких подпалин. Он точно знал, как это получилось. Трубка, небрежно выколоченная о дверцу кареты, и искры, отнесенные встречным ветром прямо на рукав рубашки, прежде чем Гест успел убрать руку. Седрик поскреб ногтем ткань, и отметины гари превратились в крохотные отверстия с опаленными краями. Нет, починить это уже не удастся. Жаль.

Он хорошо помнил солнечный день, когда они купили рулон этого шелка на калсидийском рынке. Это была их самая первая поездка в Калсиду по торговым делам. Долгое плавание казалось тогда Седрику невероятной авантюрой. Он проникся уважением к Гесту, видя, как его друг и работодатель уверенно и целеустремленно шагает сквозь шум и гам чужеземного торжища. Тогда это все еще было опасно — двум торговцам из Удачного отправиться на столичный рынок Калсиды. Воспоминания о войне оставались свежи, а мир заключили слишком недавно, чтобы в него поверить. На каждого торговца, стремившегося освоить новый рынок, приходилось по два калсидийских солдата, не простивших поражения и желавших свести счеты с чужаками. Вдовы, просящие милостыню на подходах к рынку, плевались и бросали проклятия им вслед. Сироты то клянчили у чужестранцев монетку, то швыряли в них камешки.

На миг Седрику ясно вспомнилось все: жаркое солнце, узкие извилистые улочки, шустрые мальчишки-рабы в коротких рубахах, с пыльными босыми ногами, густой запах неочищенного курительного зелья, плывущий над открытым рынком, и женщины, обвитые шелками, кружевом и лентами, похожие скорее на маленькие корабли с грузом ткани, чем на человеческих существ. Лучше всего ему помнился Гест, идущий рядом с ним широкими шагами, — на губах улыбка, глаза жадно впитывают виды чужой страны. Он переходил от одного прилавка к другому, как будто состязался с кем-то в стремлении найти как можно больше нужных товаров. И даже не очень-то уверенное владение калсидийским языком не было помехой торговле. Если продавец тряс головой или пожимал плечами, Гест просто начинал говорить громче и жестикулировать оживленнее, пока не добивался понимания. Он сторговал рулон голубого шелка за небрежно брошенную на прилавок горсть монет и умчался дальше, оставив Седрика завершать покупку, а потом догонять его. Рулон лазурной ткани болтался и подпрыгивал на плече. Позже в тот же день они посетили мастерскую портного неподалеку от постоялого двора, и Гест распорядился, чтобы из этого шелка для них с Седриком были сшиты по три рубашки. На следующее же утро рубашки были готовы.