— Неужто этот человек барон Нусинген? — спросила Европа у Лушара, живописуя свои сомнения жестом, которому позавидовала бы мадемуазель Дюпон, актриса, еще недавно исполнявшая роли субреток во французском театре.

— Да, мадемуазель, — сказал Лушар.

— Да, — отвечал Контансон.

— Я отвечай за ней, — сказал барон, задетый за живое сомнением Европы, — позвольте сказать атин слоф.

Эстер и ее старый обожатель вошли в спальню, причем Лушар почел необходимым приложиться ухом к замочной скважине.

— Я люблю вас больше жизнь, Эздер; но зачем давать кредитор теньги, для которых лутчи место ваш кошелек? Ступайте в тюрьма: я берусь выкупать этот сто тисяча экю за сто тисяч франк, и ви будете иметь тфести тисяча франк для сфой карман…

— План непригоден! — крикнул ему Лушар. — Кредитор не влюблен в мадемуазель!.. Вы поняли? Отдай весь долг, и то ему покажется мало, как только он узнает, что вы увлечены ею.

— Шут горохови! — вскричал Нусинген, отворив дверь и впуская Лушара в спальню. — Ти не знаешь, что говоришь. Ти будешь получать тфацать процент, если проведешь этот дело…

— Невозможно, господин барон.

— Как, сударь? У вас достанет совести, — сказала Европа, вмешиваясь в разговор, — допустить мою госпожу до тюрьмы!.. Желаете, мадам, взять мое жалованье, мои сбережения? Берите их! У меня есть сорок тысяч франков…

— Ах, бедняжка! А я и не знала, какая ты! — вскричала Эстер, обнимая Европу.

Европа залилась слезами.

— Я желай платить, — жалостно сказал барон, вынимая памятную книжку, откуда он взял маленький квадратный листок печатной бумаги, какие банк выдает банкирам, — достаточно проставить на нем сумму в цифрах и прописью, и этот листок превращается в вексель, оплачиваемый предъявителю.

— Не стоит труда, господин барон, — сказал Лушар. — Мне приказано произвести расчет наличными, золотом или серебром. Но ради вас я удовольствуюсь банковыми билетами.

— Тьяволь! — вскричал барон. — Покажи наконец твой документ!

Контансон предъявил три документа в обложке из синей бумаги; глядя Контансону в глаза, барон взял их и шепнул ему на ухо:

— Ти лутче би предупреждаль меня.

— Но разве я знал, господин барон, что вы здесь? — отвечал шпион, не заботясь о том, слышит ли их Лушар. — Вы многое потеряли, отказав мне в доверии. Вас обирают, — прибавил этот великий философ, пожимая плечами.

— Ферно! — сказал барон. — Ах! Мой дитя! — вскричал он, увидев векселя и обращаясь к Эстер. — Ви жертва мошенник! Фот мерзавец!

— Увы, да! — сказала бедная Эстер. — Но он так меня любил!

— Если би я зналь… я опротестоваль би от ваш имени…

— Вы теряете голову, господин барон, — сказал Лушар. — Есть третий предъявитель.

— Та, — продолжал барон, — есть третий предъявитель… Серизе! Челофек, который всегда протестоваль!

— У него мания остроумия, — сказал с усмешкой Контансон, — он каламбурит.

— Не пожелает ли господин барон написать несколько слов своему кассиру? — спросил Лушар, улыбнувшись. — Я пошлю к нему Контансона и отпущу людей. Время уходит, и огласка…

— Ступай, Гонданзон! — вскричал Нусинген. — Мой кассир живет на угол улиц Мадюрен и Аркат. Фот записка, чтоби он пошель к тю Тиле и Келлер. Слючайно мы не держаль дома сто тысяча экю, потому теньги все в банк… Одевайтесь, мой анкел! — сказал он Эстер. — Ви свободен! Старух, — вскричал он, бросив взгляд на Азию, — опасней молодых!..

— Иду потешить кредитора, — сказала ему Азия. — Он-то уж меня не обидит; и попирую же я нынче! Не бутем сердица, каспатин парон… — прибавила Сент-Эстев, отвратительно приседая на прощание.

Лушар взял документы у барона, и они остались наедине в гостиной, куда полчаса спустя пришел кассир, сопровождаемый Контансоном. Тут же появилась Эстер в восхитительном наряде, хотя и не обдуманном заранее. Когда Лушар сосчитал деньги, барон пожелал проверить векселя, но Эстер выхватила их кошачьим движением и спрятала в свой письменный столик.

— Сколько же вы пожертвуете на всю братию? — спросил Контансон Нусингена.

— Ви не бил одшень учтив, — сказал барон.

— А моя нога? — вскричал Контансон.

— Люшар, давай сто франк Гонданзон от остаток тисячни билет…

— Очень красифи женщин, — сказал кассир барону Нусингену, покидая улицу Тетбу, — но очен дорог, каспатин парон.

— Сохраняйт секрет, — сказал барон; Контансона и Лушара он также просил держать все в тайне.

Лушар вышел вместе с Контансоном, но Азия, подстерегавшая их на бульваре, остановила торгового пристава.

— Судебный пристав и кредитор тут, в фиакре; от нетерпения они готовы лопнуть, — сказала она. — И здесь можно поживиться!

Покамест Лушар считал капиталы, Контансон успел разглядеть клиентов. Всем своим видом выказывая равнодушие к происходящему, он тем не менее запомнил глаза Карлоса, приметил форму лба под париком, и именно парик показался ему подозрительным; он записал номер фиакра, но в особенности занимали его воображение Азия и Европа. Он решил, что барон стал жертвой чрезвычайно ловких людей, тем более что Лушар, прибегая к его услугам, на этот раз обнаружил удивительную осторожность. Притом подножка, которую дала ему Европа, поразила не только его берцовую кость. «Прием пахнет Сен-Лазаром!» — сказал он про себя, подымаясь с полу.

Карлос расстался с судебным приставом, щедро его вознаградив, и сказал кучеру:

— Пале-Рояль, к подъезду!

«Вот тебе раз! — подумал Контансон, услышав этот адрес. — Тут что-то нечисто!..»

Карлос доехал до Пале-Рояля с такой быстротою, что мог не опасаться погони. Потом он, по своему обычаю, пересек галереи и на площади Шато-д’О взял другой фиакр, бросив кучеру: «Проезд Оперы! Со стороны улицы Пинон». Четверть часа спустя он был на улице Тетбу.

Увидев его, Эстер сказала:

— Вот эти несчастные документы!

Карлос взял векселя, проверил; затем пошел в кухню и сжег их в печке.

— Шутка сыграна! — вскричал он, показывая триста десять тысяч франков, свернутых в одну пачку, которую он вытащил из кармана сюртука. — Вот это, да еще сто тысяч франков, добытых Азией, позволяют нам действовать.

— Боже мой! Боже мой! — воскликнула бедная Эстер.

— Дура! — сказал этот расчетливый человек. — Стань открыто любовницей Нусингена, и ты будешь встречаться с Люсьеном, он друг Нусингена. Я не запрещаю тебе любить его!

Эстер во мраке ее жизни приоткрылся слабый просвет; она вздохнула свободнее.

— Европа, дочь моя, — сказал Карлос, уводя эту тварь в угол будуара, где никто не мог подслушать их беседы, — Европа, я доволен тобой.

Европа подняла голову, и взгляд, брошенный ею на этого человека, настолько преобразил ее поблекшее лицо, что свидетельница сцены, Азия, сторожившая у двери, задумалась над тем, не крепче ли ее собственных те узы, которые сковывали Европу с Карлосом.

— Это еще не все, дочь моя. Четыреста тысяч франков ничто для меня… Паккар вручит тебе опись серебра, стоимостью до тридцати тысяч франков, на которой есть пометка о платежах в разные сроки