Я весь вспотел и, надев плащ, который М`Колазахватил для меня, а уходя оставил на полянке, поднял воротник. Теперь я всепоглядывал на солнце и беспокоился, что оно зайдет раньше, чем принесутфотоаппарат и кинокамеру. Но скоро в кустах послышался шум, и я крикнул, даваязнать, где мы. М`Кола отозвался, слышно было, как они разговаривают ипродираются сквозь кусты, а я, перекликаясь о ними, глядел на солнце, котороебыло уже у самого горизонта. Наконец я увидел их, крикнул М`Кола: «Живей,живей!» – и указал на солнце, но у них уже не было сил бежать. Они и такодолели бегом крутой холм и пробились через густые заросли. Когда я взялаппарат, открыл диафрагму до предела и навел объектив на куду, солнце освещалоуже только самые верхушки деревьев. Я сделал полдюжины снимков и нацелилкинокамеру, пока куду перетаскивали на более освещенное место, затем солнцесело, снимать стало невозможно, и я спрятал аппарат в футляр – на этом икончились мои обязанности, с темнотой наступило блаженное безделье победителя;меня заботило только одно – надо, чтобы М`Кола, свежуя голову антилопы, необкорнал «воротник».

М`Кола отлично управлялся с ножом, и мневсегда нравилось глядеть, как он свежует зверя, но сегодня, указав, где сделатьпервые надрезы – над копытами, в нижней части груди, почти у самого брюха, и нахолке, – я отошел в сторону, потому что хотел сохранить куду в памятитаким, каким он предстал передо мной в первое мгновение, и побрел в сумерках ковторому куду. Когда следом пришли туземцы с фонарем, я подумал, что всегда либосам свежевал свою добычу, либо смотрел, как это делают другие, и тем не менеепомнил каждого зверя таким, каким увидел его живого. Значит, одно воспоминаниене заслоняет другого, а сегодня меня просто лень одолела, и я стараюсьувильнуть от работы.

Я взял фонарь и стал светить М`Кола, пока онсвежевал второго куду, и, невзирая на усталость, любовался, как всегда, егобыстрыми, уверенными, точными движениями до самого конца, когда он, отогнув«воротник», разрубил хрящ, соединяющий череп с позвоночником, а потом,ухватившись за рога, отделил голову, с которой тяжело свисала кожа, влажнопоблескивая в свете фонаря, озарявшего окровавленные руки и грязный защитныйфренч М`Кола. Вандеробо, Гаррик, Римлянин и его брат остались, чтобы при светекеросинового фонаря разделать тушу, а М`Кола с головой первого куду, Дед сголовой второго и я с электрической вспышкой и двумя винтовками двинулись клагерю.

В темноте Дед упал, и М`Кола засмеялся; потомшкура, которую он нес на голове, развернулась и покрыла ему лицо так, что ончуть не задохнулся. Мы с М`Кола расхохотались, и Дед тоже. Потом упал М`Кола, исмеялись мы с Дедом. Немного погодя я попал одной ногой в какую-то западню ишлепнулся ничком на землю, а вставая, услышал, как М`Кола фыркает изахлебывается от смеха, да и Дед тихонько хихикает.

– Что это, комедия Чаплина? –сердито сказал я по-английски. Но оба они продолжали тихонько посмеиваться уменя за спиной. Наконец после кошмарного пути через лес мы увидели свой костер,и М`Кола, казалось, был очень доволен, когда Дед упал, пролезая в темнотесквозь колючую изгородь. Только когда я посветил ему фонарем, указав пролом визгороди, он встал, ругаясь, и с трудом поднял свою ношу – голову куду.

Когда мы подошли к костру и Дед положил черепкуду около хижины, я увидел, что лицо у него в крови. М`Кола, тоже положив своюношу, указал на Деда и со смехом затряс головой. Бедный Дед совершеннообессилел, лицо было все исцарапано, покрыто грязью и кровью, но он благодушнопосмеивался.

– Бвана упал, – проговорил М`Кола иизобразил, как я повалился на землю. Оба фыркнули.

Я шутливо замахнулся на него и сказал:

– Шенци!

Он снова изобразил, как я падал, но тутпоявился Камау. Он вежливо и почтительно пожал мне руку, сказал: «Хорошо,бвана! Очень хорошо, бвана!» – потом подошел к головам; глаза у негозаблестели, он встал на колени и, поглаживая рога куду, ощупывая уши, затянулту же монотонную песню, похожую на вздохи: «Ооо-ооо!», «Иии-иии!» – что иМ`Кола.

Я вошел в палатку и в темноте – фонарь мыоставили в лесу свежевальщикам – умылся, снял мокрую одежду, затем, порывшись врюкзаке, достал пижаму и купальный халат. Выйдя к костру переодетый, я положилмокрую одежду и башмаки у огня, и Камау развесил все на жердях, а башмаки,каждый в отдельности, надел на колья, которые воткнул в землю на некоторомрасстоянии от огня, чтобы кожа не покоробилась.

Я присел на бачок, прислонясь спиной к дереву,а Камау принес бутылку и налил мне в кружку виски, я добавил туда воды из флягии стал пить, глядя в огонь, ни о чем не думая, в полном блаженстве, чувствуя,как тепло разливается по телу и под влиянием виски все во мне расправляется,как расправляют смятую простыню, ложась в постель; Камау тем временем принесбанки с консервами и спросил, что приготовить на ужин. У нас было три банкиособого «рождественского» фарша высшего качества, три банки лососины и три – сконсервированным компотом, а еще много шоколада и коробка рождественского пудинга,тоже высшего качества. Я велел унести все, недоумевая, зачем Кэйти положил намфарш. А пудинг этот мы тщетно искали и не могли найти вот уж целых два месяца.

– Где мясо? – спросил я.

Камау принес толстое жареное филе газели,которую Старик подстрелил, когда охотился на дальнем солонце, и хлеб.

– А пиво?

Он принес одну из больших литровых бутылокнемецкого пива и откупорил ее.

На бачке было не очень удобно сидеть, поэтомуя разостлал свой плащ около костра, где земля уже подсохла, вытянул ноги иприслонился спиной к деревянному ящику. Дед поджаривал мясо, насадив его напрут. Этот отборный кусок он принес, завернув в полу своей тоги. Вскоре один задругим появились и остальные туземцы с мясом и двумя шкурами; я лежал на земле,потягивая пиво и глядя в огонь, а они оживленно болтали и жарили на прутьяхмясо. Становилось прохладно, ночь была ясная, пахло жареным мясом, дымом, сыройкожей от моих башмаков, и ко всему этому присоединялся запах нашего милоговандеробо, который сидел на корточках неподалеку от меня. Но я еще живо помнилприятный запах куду, лежавшего в лесной чаще.

Каждый туземец насадил для себя на вертелбольшой кусок или несколько маленьких кусочков: они все время поворачивалипрутья и, не переставая болтать, следили, как жарится мясо. Из хижин вышли ещедвое незнакомых мужчин и с ними тот мальчик, которого мы видели днем. Я елкусок жареной печени, который снял с одного из вертелов вандеробо-масая, инедоумевал про себя, куда же девались почки. Печенка была замечательно вкусная.Я как раз размышлял, стоит ли встать, чтобы взять словарь и спросить насчетпочек, когда М`Кола сказал:

– Пива?

– Что ж, давай.

Он принес бутылку, и я залпом осушил ее дополовины, запивая жареную печенку.