Но что тут рассуждать о подлинном лице Гонконга — его дни все равно сочтены. Королевский Гонконг, «колония короны», «Юнион Джеки», реющие на ветру над полицейскими участками, портреты Ее Величества в почтовых отделениях, сами полицейские в традиционных касках английских полисменов, разъезжающие на машинах с белой полосой, прозванных пандамобилями. Красные фургоны с золотыми буквами «Королевская почта», при виде которых на душе становится спокойно. И «Счастливая долина»: Королевский гонконгский жокейский клуб, многочисленное общество, собравшееся под британским флагом в клубной ложе, — всему этому скоро конец.

По-видимому, Чеп правильно сделал, что сюда приехал. Если сделка будет заключена, если чек будет принят к оплате и в понедельник они покинут Гонконг — значит, сейчас ему самое место здесь, в «Счастливой долине», среди чопорных, болезненно-бледных британцев, поскольку, в каком-то потаенном смысле, находясь здесь, он совершает ритуал прощания. Другого шанса у него не будет. И как удачно, что он приехал сюда с матерью; Чеп сам умилился, осознав, что посещение ипподрома — ритуал, ведь все ритуалы — это символические, приблизительные подобия реальных действий, и приблизительность придает им какую-то особую, проникновенную печаль. Что же до сегодняшнего, это прежде всего ритуал подведения черты. Ритуал, который под любым флагом, кроме британского, обратился бы в фарс. Чеп обязан присутствовать здесь как очевидец — ведь это же последняя колония Великобритании…

— Что-то я проголодалась, — заметила Бетти. — Интересно, Ван сандвичи не забыл? — Она рылась в корзинке. — Скушаешь хоть один?

— Не откажусь.

— С лососиной?

— С паштетом, — сказал Чеп.

Стулья скрипели, тент трепыхался на ветру; трепыхались также поля женских шляпок и бумажные веера, рвались с флагштоков флаги, а из далеких громкоговорителей доносилось: «Прием всех ставок прекращается после…» Толпы на трибунах галдели, а на огромных, величиной с экран кинотеатра телевизионных табло тем временем показывали, как лошадей ведут через строй владельцев и официальных лиц. А ведь вскоре от всего этого не останется и следа — что бы там ни обещали китайцы. Близость конца уже чувствуется. История Великобритании доселе не знала таких событий. Только здесь, только теперь Чеп окончательно осознал, что Гонконг и его жители оказались одной из разменных монет Сдачи по-китайски. «Счастливая долина» помогла ему понять суть продажи «Империал стичинг» — какая там продажа, сообразил вдруг Чеп, это же просто передача фабрики Хуну. Сам не зная почему, Чеп почувствовал, что растроган. И сказал, ничуть не лукавя:

— Как хорошо, что я сюда поехал.

— Что?

Когда его мать, набив рот, работала челюстями, перемалывала пищу, она глохла — от жевания, как часто жаловалась сама. На ее губах блестели крошки лососины. Щеки оттопыривались. Она ровно ничего не слышала.

Чеп подождал, пока она прожует кусок, и повторил сказанное.

— Хороший мальчик, — заметила мать. Лежащая перед ней газета была аккуратно сложена, чтобы сверху оказалась программка скачек с ее пометками. — А теперь доешь сандвич и сходи сделай ставки за свою бедную старую мамочку, ладно?

Он поел. Сходил к окошечку и сделал за мать ставки согласно инструкциям: в первом заезде «квинелла», в следующих двух — «двойная квинелла», а для страховки — «шестерка», покрывающая шесть заездов. Взяв билеты, он вновь устроился на стуле, стал смотреть на лошадей и служащих ипподрома, подмечать патологическое неистовство китайцев-тотошников и натужное спокойствие англичанок — приятельниц его матери по клубной ложе.

Лошади вырвались из ворот, и их яростный бег, экраны, рев толпы — все это напомнило ему кошмарный сон Мэйпин о казни: о том, как солдаты китайской армии выводят А Фу на ипподром, чтобы убить выстрелом в затылок Чеп нашел взглядом именно ту точку, где А Фу должна была стоять на коленях, вычислил по положению лошадей, как именно девушка должна была выглядеть на экране. Вместо несущихся галопом лошадей Чеп видел перед собой только одно — падающую набок А Фу и бьющий из ее шеи кровавый фонтан.

— Ты что-то за скачками не следишь, — сказала мать.

— Почему? Слежу.

— Кто победил?

— Не знаю.

— Вот видишь.

Но она вовсе не стремилась его подколоть. Улыбалась по-матерински, всепрощающе, заботливо.

— Что стряслось, Чеп, мальчик мой?

Внутри у него все сжалось, какая-то судорога свела органы, поддерживающие в нем жизнь. Боль скручивала его в дугу. Он почувствовал себя бессильным, панически встревоженным. У него была тайна — и не одна, но хранить эти тайны больше не хватало сил.

— Даже не знаю, что мне делать, — выдохнул он.

И этой фразы оказалось достаточно. Остальное взяла на себя мать. Едва услышав его слова, Бетти словно бы расслабилась. Смерила его взглядом с головы до пят. Казалось, он — случайно попавшееся на ее пути странное сооружение вроде тех новых непонятных зданий на Адмиралти и Сентрал, и она ищет, как к нему подобраться: высматривает тропинку, лестницу, мост, пандус, дверь-турникет, арку — любую лазейку внутрь.

— Это все твоя кидай-катайка, верно?

Он смолчал, и его молчание означало «да».

— Из Макао?

Вновь молчание — как кивок.

— Китаянка, мама. Ее зовут Мэйпин.

— То-то я почуяла, — произнесла она и предложила ему еще один сандвич. Он отрицательно покачал головой. Отложив пакет с сандвичами, она придвинулась поближе. — По-моему, очень милая девчурка. Закройщица, наверно?

— Швея.

— Я так понимаю… — проговорила Бетти (с легкой неуверенностью в голосе, потому что одновременно жевала), — я так понимаю, она была на том ужине с Хуном.

У Чепа отнялся язык. При напоминании об ужине в «Золотом драконе» перед его мысленным взором так и замелькали куриные ножки. Внутренности. Зубы мистера Хуна. Связанная, надрывающаяся от крика женщина.

— Вот когда все заварилось.

Начался следующий заезд. На экран вылетели лошади со спутанными гривами; к их шеям приникли жокеи; от топота копыт по дорожке дрожала земля — Чеп чувствовал пятками этот мерный топот.

Откинувшись на спинку стула, Бетти докончила:

— Когда та девушка пропала.

Чеп сделал вдох через нос — еще один знак подтверждения.

— А Фу, — сказал он, чтобы не оставить ее без имени.

— А я сказала: «Меня это не затрагивает».

Он кивнул.

— Но потом ты все-таки спросил мистера Хуна насчет пропавшей девушки.

— В некотором роде, — хрипло произнес он.

— И ничего утешительного не услышал, — продолжала мать.

Чеп поджал губы, словно силясь заткнуть себе рот. Но тщетно: так еще лучше было видно, что слова сами рвутся наружу.