Память вернула его к тому моменту, когда он впервые увидел Сорайю.

Когда сэр Элдред Морс ввел свою любовницу в полную гостей залу, Кайлмор увидел на лице барона лишь торжество обладания. Теперь же, оглядываясь назад, он понял, что лицо Морса выражало и что-то другое.

Гордость. Морс не скрывал, что гордится этим совершенным бриллиантом.

Без вмешательства этого старика Верити никогда бы не встретилась на пути Кайлмора. И любой разумный человек только за это проклял бы Морса.

Не будь Морса, Кайлмору не пришлось бы прожить несколько лет, полных разочарований и страданий. Сорайя была единственным человеком, почти погубившим его. Она была его мукой и его гибелью.

Она была его единственной надеждой на спасение.

В предрассветном сумраке он увидел припухлость ее посиневших губ и недоверие в прекрасных серых глазах. Конечно, она не боялась, что он осудит ее за совершенный поступок. У нее не было выбора, от ее поведения зависела жизнь других людей. У нее хватило смелости воспользоваться красотой и умом, данными ей Богом, чтобы обеспечить свое будущее. И надо признать, блестящее будущее.

– А где теперь Джон Нортон? – Кайлмор перевел разговор на менее двусмысленную часть ее рассказа.

– Кайлмор, слишком поздно вызывать его на дуэль за то, что он сделал с молоденькой служанкой более десяти лет назад, – заметила Верити, не спуская серых глаз с его лица.

Он знал, что она умна и проницательна. Но его удивило, что она так хорошо все поняла. Он пытался скрыть свои чувства, вызванные ее рассказом.

– Это никогда не поздно, – мрачно заметил он.

Оборвав молчаливую связь, возникшую между ними, он снова повернулся к окну. Без всякого интереса он наблюдал, как бледный рассвет отражается в озере.

Он услышал шорох простыней, Верити вставала, а затем тихие шаги; она направилась к нему. Ее аромат окутал герцога, как всегда, пробуждая греховные желания.

Но на этот раз у него хватило силы воли устоять перед искушением.

– Слишком поздно для Джона, – все так же тихо сказала она. – Его убили в трактирной драке в Йорке. Он дрался из-за служанки. Он не изменился.

Так, значит, ублюдок торит в аду, и до него уже никогда не добраться. Кайлмор подавил гнев. Затем произошло невероятное, он почувствовал, как тонкие руки обняли его талию.

Сорайя до того предательского прощального поцелуя никогда не проявляла любви, прикасаясь к нему. А Верити вообще никогда не хотела прикасаться. И вот она обнимает его без какого-либо принуждения. Он чувствовал себя растерянным, как будто заблудился в каком-то другом мире. Каким образом они перешли от грубой бурной страсти предыдущей ночи к этому странному умиротворению?

– Вы не должны защищать мою честь, – прошептала она, уткнувшись в его плечо. Ее дыхание согревало кожу, создавая чувственный контрасте прохладой наступавшего дня. – Все равно мы оба знаем, что защищать нечего с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать.

Он смотрел не на нее, а на блестящую поверхность озера.

– Верити, в тебе больше чести, чем в любом из моих знакомых.

Она издала приглушенный жалобный звук и попыталась отстраниться от него, но он поймал ее за руки и повернул лицом к себе.

– Ты отказалась от всего, во что верила, ради тех, кого любила. Ты оказалась достаточно храброй, чтобы ухватиться за возможности, которые предлагала тебе новая жизнь.

Она подняла на него глаза, полные ненависти к себе.

– Вы не всегда были такого высокого мнения обо мне.

– Черт побери, Верити, ты сбежала. Я был зол. Я всегда восхищался тобой. Теперь я понял, какая ты на самом деле.

Она вздрогнула и попыталась вырваться.

– Прекратите!

Он не выпускал ее.

– Я никогда не презирал тебя, хотя, когда ты покинула меня, старался изо всех сил. Ты пожертвовала собой, чтобы спасти семью.

И когда она снова попыталась вырваться, он отпустил ее.

Тяжело дыша, как будто она взобралась на гору, а не сбежала вниз по лестнице, Верити оперлась обеими руками о старый поцарапанный кухонный стол и опустила голову. Она долго стояла так, и дрожь не оставляла ее. Кружилась голова от страха, усталости и переизбытка чувств.

Воспоминания о прошлом были болезненными, но беда заключалась в самом Кайлморе, который прорвался сквозь всю ее защиту и растерзал ее сердце.

Она сдержала рыдание. Она должна бежать отсюда. Она должна бежать, даже если побег погубит ее.

Если не сбежит, она пропадет.

Красивый дворянин, разбрасывавший рубины, как яблоки, не представлял угрозы. Искушенный распутник, получавший невероятное наслаждение от ее тела, возбуждал чувственность, но не сердце.

Но Верити не могла бороться с человеком, который кричал по ночам и хватался за нее, как за единственную надежду на спасение.

Они с герцогом не слишком отличались друг от друга. Невольное сочувствие к нему все время нарушало границу душевного расстояния, которое она всеми силами старалась сохранить. Теперь, к горькому сожалению, она поняла почему.

Когда она очутилась перед невозможностью выбора, она создала Сорайю. Подобным образом и по подобным причинам ужасы детства заставили герцога стать Холодным Кайлмором.

Сорайя и Холодный Кайлмор. Необходимость заставила их обоих надеть маски. Обоим требовались обман и ложь. Обоим требовалась отчаянная молчаливая смелость, чтобы не подпускать к себе этот любопытствующий, злобный мир.

Его душа была темной, извращенной и страдающей.

Его душу наполняли зло, боль и сожаление.

Его душа была двойником ее души.

Нет! Она была обыкновенной куртизанкой. Он вращался в обществе самых могущественных людей королевства. Ничто не соединяет их, кроме прошлой связи и его безграничной жажды мести.

Стало светлее, наступило утро. Она подняла голову и с удивлением оглядела пустую комнату. Это проклятое место заставило ее сомневаться в себе. Одиночество заставило ее сомневаться в том, что она всегда считала истиной.

Герцог Кайлмор – эгоцентричный аристократ. Черствый, жестокий, беспечный.

Она куртизанка, поднимавшая юбки перед любым мужчиной, который платил ей. Сердце у нее сделано изо льда.

Она сжала кулак и ударила по столу, вбивая эти жестокие мысли в свою голову. Боль, пробежавшая по руке, вернула Верити к действительности.

Она глубоко вздохнула и подняла глаза. Летняя заря просочилась сквозь высокие окна. Верити была совершенно одна.

Не было ни Хэмиша Маклиша, ни великанов. Не было даже маленьких хихикающих горничных, Мораг и Кирсти, племянницы Хэмиша. Герцог лежал наверху в постели и, по всей вероятности, спал после долгой, тревожной ночи.