к себе в отсек, сердце выпрыгивает из груди, и мне требуется почти час, чтобы снова успокоиться и уснуть. Погрузившись наконец в забытье, я снова попадаю в сон про шелкопряда. К счастью, на этот раз ничего необычного: он со мной не говорит, а только отращивает гигантские челюсти и хваталки и гонится за мной по лесу. Довольно скоро лес исчезает, и я снова оказываюсь в туннелях, бегу вслепую, спотыкаясь об острые камни, а топот сотен крошечных лапок за спиной делается все ближе и ближе.

Я просыпаюсь от звука захлопнувшейся двери. Восьмой вернулся: видимо, уже наигрался в фермера.

— Привет, — говорю я, выныривая из кошмара и немного приходя в себя. Сердце успокаивается и бьется почти ровно. — Как помидоры?

Он удрученно мотает головой.

— Честно? Не очень. Большая часть кустов погибает, а те, что пытаются плодоносить, дают помидоры, похожие на крупный красный изюм. Мартин думает, что какой-то микроорганизм или следы газа в атмосфере мешают фотосинтезу. Однако ничего конкретного он не обнаружил, так что пока сплошные домыслы. Нам известно только одно: по непонятной причине наши помидоры болеют. — Он через голову стягивает рубашку и вытирает ею пот со лба. — Правда, мне потребовалась вся сила воли, чтобы не начать набивать ими рот.

— Да уж, — вздыхаю я, — сочувствую. Спасибо, что сдержался. Если в качестве дисциплинарного воздействия нас лишат еще хоть части рациона, мы оба сдохнем с голоду.

Он смеется безрадостным смехом.

— Уверен, что рано или поздно это все равно произойдет, дружище. Сегодня утром я израсходовал две трети рациона за завтраком, но сейчас до того голоден, что готов съесть собственную руку. — Он плюхается на кровать. — Подвинься, а?

Я послушно двигаюсь, Восьмой снимает ботинки и со вздохом заваливается рядом.

— Кстати, — говорит он, — ты знаешь девчонку из службы безопасности по имени Чен?

Только не это.

— Ну да, немного, — мямлю я. — А что?

— Не знаю. Я столкнулся с ней по дороге сюда у главного шлюза. Она сказала, чтобы я не забыл ей звякнуть. — Он поворачивает голову и смотрит на меня: — Мы ведь не изменяем с ней Нэше? Если все-таки изменяем, то должен тебе сказать, что это очень плохая идея.

— Что ты, мы не такие, — уверяю я и, в общем-то, не вру. — Поверь, я не меньше тебя заинтересован, чтобы все мои части тела оставались при мне.

— Хорошо, — отвечает он. — Рад это слышать. Честно говоря, даже если забыть о Нэше, Чен сама по себе какая-то странная. Заявила, что рука у меня выглядит великолепно, и ужасно смутилась, когда я ответил, что не понимаю, о чем она, черт возьми, говорит.

Он бросает взгляд на левую руку, лежащую у меня на животе. Запястье туго забинтовано, но из-под повязки все равно торчит фиолетовый синяк, стекающий к основанию большого пальца.

Повязка Восьмого висит на спинке стула возле письменного стола.

— Ой, блин, — говорит он. — Извини, я совсем забыл.

18

Забыл!

Спасибо тебе большое, гаденыш.

Если вы не верующий унитарианской церкви и не историк Альянса, вы, вероятно, сейчас задаете себе вопрос: а почему я вообще дергаюсь? Что такого страшного в мультиклонах? Ведь на первый взгляд идея создать сразу несколько копий расходника кажется вполне здравой, правда? Например, вдруг так случится, что возникнет смертельно опасная миссия, для которой понадобятся двое? Вы же не станете рисковать простым смертным ради выполнения подобного задания?

Чтобы понять инстинктивное отвращение большинства граждан к идее множественных клонов, вам следует хоть немного узнать об Алане Маникобе и о том, что он сотворил с Голтом.

Хотя расходники существуют всего двести лет, на самом деле биопринтер был изобретен задолго до этого, даже до запуска «Чжэн Ши». Но до появления Маникобы процесс вызывал лишь научное любопытство и не более того. Системы, которые создали ученые, умели сканировать тело, сохранять в памяти его структуру и воссоздавать организм на клеточном уровне по запросу — как и тот биопринтер, из которого я вываливаюсь каждые несколько недель. В конце концов придумали даже способ воспроизведения синаптических связей, чего современные биопринтеры не делают. Согласно теории того времени, этого должно было хватить для точного воспроизведения если не сознания, то хотя бы поведения индивида. Однако неоднократные эксперименты, сначала на животных, а потом и на людях ясно продемонстрировали, что теория в корне ошибочна. Тела, выходящие из биопринтеров, оставались tabula rasa и обладали сознанием и физическими навыками на уровне новорожденного. Они идеально подходили в качестве объектов для медицинских экспериментов — если закрыть глаза на очевидные этические проблемы, — но никоим образом не приближали к бессмертию.

Справедливости ради стоит отметить, что старые биопринтеры были не совсем бесполезны. Иногда с их помощью возвращали младенцев, умерших при рождении или вскоре после него, но даже в таких случаях результат был сомнительный. У детишек из бака, как правило, билось сердце, и они могли самостоятельно дышать, но у них отсутствовали сосательный и глотательный рефлексы, и они не умели плакать. Иногда после интенсивной терапии младенцы приходили в норму. Однако чаще родителям приходилось хоронить еще одного ребенка через несколько дней или недель после первого.

А потом появился Маникоба.

Алан Маникоба начал свою жизнь как единственный отпрыск фантастически богатой политической династии Эдема, и при желании — а кто откажется, признайтесь честно, — мог бы и завершить ее точно так же. Большинство людей на его месте кое-как окончили бы колледж, больше времени посвящая вечеринкам, чем учебе; возможно, в какой-то момент заняли бы средней руки правительственный пост — или нет, — но в любом случае вели бы богатую, сытую и безбедную жизнь.

Однако Алан Маникоба не относился к большинству. Он был гением, определившим эпоху, умом настолько деятельным и беспокойным, что еще до двадцати пяти лет получил докторские степени в трех, казалось бы, не связанных между собой областях науки.

А еще он был социопатом. По ходу дальнейшего изложения вы поймете, почему это важное уточнение.

Примерно в то время, когда Маникоба решил, что с обучением покончено, оба его родителя скоропостижно скончались по неустановленной причине, один за другим, с интервалом в несколько дней. Полгода спустя, после того как местные власти безуспешно попытались доказать, что Алан имеет отношение к их смерти, Маникоба вошел в десятку самых богатых людей Альянса, а в следующем году вложил все свое наследство до последнего гроша в предприятие, которое назвал «Вселенская вечность».

В то время популярная пресса на Эдеме считала «Вселенскую вечность» бесполезной затеей, а то и мошеннической схемой для ухода от налогов. Но Маникоба отнесся к делу