Потому что меня ведь тоже пытались убить. Строго говоря, именно меня, Бриа просто попала под раздачу.

Или все не так однозначно, и настоящее покушение было именно на нее, а я оказался удобной фигурой, чтобы это замаскировать? Почему-то такую версию никто не озвучил, а следовало бы! Ну что ж, Вергаас и девушки (в смысле, талесианки) не глупее меня, как-нибудь разберутся… хотя надо им подсказать все равно. Но не сейчас.

Сейчас мне не хочется думать об этом. Сейчас, судя по тому, что Миа попросила алкоголь, мы хотим хотя бы на время забыть о произошедшем, сбросить с плеч его груз. Как и в целом груз управления станцией «Узел», я так понимаю.

Подхожу к шкафчику — для мини-бара он все-таки маловат, да и зачем бы мини-бар в месте, куда я прихожу только ночевать?

Салгааш — крепкий алкогольный напиток, больше всего похожий на наш самогон. Это почти чистый этиловый спирт, настоянный на каких-то инопланетных ягодах, которые для людей вообще-то ядовиты. А вот напиток из них получается не ядовитый, а просто очень крепкий. Он слегка пахнет черемухой и сосновыми шишками, а на вкус ощутимо кислит. Мне он нравится больше всего остального, что может предложить межпланетный алкогольный рынок, и Миа об этом знает. Зашла у нас с ней как-то речь.

Наливаю по хорошей такой дозе в два вполне обычных на вид хайбола. Себе разбавляю водой — ну каюсь, не приучен по-мужицки заливать в рот сплошную крепость. Разбавленное легче пьется, а суммарная доза (и следовательно, градус) от этого не меняются. Вопросительно смотрю на Миа, держа бутыль над ее стаканом.

Она понимает этот жест.

— Нет, — говорит она. — Мне неразбавленный.

Она берет его и выпивает одним духом, как нервный полицейский в американском фильме.

А затем подходит ко мне и крепко-крепко меня обнимает. Не целует, нет. Просто обнимается, прижимается всем телом, спрятав лицо у меня на шее. Мы одного роста, даже Миа, пожалуй, чуточку выше

Я теряюсь, да так и остаюсь стоять со стаканом в руке.

— Живой, — бормочет она, и я неожиданно чувствую на шее влагу. — Живой!

Она отстраняется, берет мое лицо в ладони. Глаза у нее блестят.

«Господи, — думаю я, — так она не о Бриа так сильно переживала, и не из-за нее так странно себя ведет! Не только из-за нее!»

До меня все-таки иногда доходит, как до жирафа.

В этот момент мои рассуждения о несходстве женщин и талесианок со свистом вылетают в трубу. Я кладу свои ладони поверх ее, что лежат на моих плечах, тянусь к ней и целую.

* * *

По уму, прежде чем заниматься любовью с существом другого биологического вида, следует сесть и обсудить некоторые моменты. Желательно, с пишущими принадлежности в конечностях. Так советует Абдуркан в одной из статей своего блога. Он даже приводит опросник из ста пунктов, который партнерам стоит заполнить перед этим знаменательным событием. Ну или хотя бы проговорить вслух.

Первым пунктом стоит: «Практикует ли ваша раса съедение и/или ритуальное убийство партнера после/во время полового акта?»

Второй вопрос очень похож: «Практикуете ли лично вы съедение и/или ритуальное убийство партнера после/во время полового акта?»

Говорю же, у Абдуркана это больная тема.

Впрочем, идея очень полезная и правильная; по статистике, чуть ли не сорок процентов межвидовых конфликтов вспыхивает вокруг вопросов секса.

(Остальные шестьдесят, в основном, связаны с не достаточно смешным чувством юмора и коммерческими сделками).

В крайнем случае, советует Абдуркан, если вы абсолютно распалены страстью и ваш разум блаженно молчит, хотя бы поинтересуйтесь, с какими целями партнер начинает половой акт и убедитесь, что вы правильно представляете себе его половые органы.

Мы с Миа поступаем абсолютно неправильно: не обговариваем ровным счетом ни хрена.

Собственно, про ее половые органы я вообще ничего не знаю. То есть знаю, что у талесианок их нет; точнее, они могут отрастить себе почти любые — не как шейпшифтеры с супергеройскими способностями, а скорее как… вот именно, растение, способное принять любую форму, если ему правильно сформируют крону.

Я знал, что Миа постаралась стать как можно более «землянкой», по крайней мере, на вид. Но насколько далеко она зашла, понятия не имел. А спрашивать было неловко.

К тому же я даже презервативами не запасся.

Короче, я совершаю все мыслимые и немыслимые ошибки. Не делайте так.

Если все это не заканчивается травмой, ссорой и разбитым сердцем, то заслуга тут никак не моя — а целиком и полностью принадлежит Миа.

И все же не могу так уж сильно ругать себя за пресловутое «блаженное молчание разума».

Мы целуемся — в первый раз как в последний. Миа восклицает что-то невнятное, вроде «Милый мой, хороший… сердцевина моя… как я за тебя испугалась…», а я отвечаю что-то вроде «не бойся, я с тобой, никогда тебя не брошу». Уж не знаю, что я точно говорил — в такие моменты как-то о словах думаешь меньше всего.

Дальше с нашей одеждой происходит что-то непонятное.

Не знаю, как нынче пишут в эротической литературе, а в мои подростковые годы, когда я чем-то таким зачитывалсяя втайне от родителей, писали «наша одежда оказалась на полу».

Впоследствии я понял, что это ложь еще похлеще, чем оргазмы от фрикций у женщин в порно. Одежда — это всегда самая неловкая часть. Хуже всего снимать штаны, открывая «семейники» (или пусть даже «боксеры»!) под ними, и молиться, чтобы ты помнил правильно и надел сегодня чистые и недырявые!

Однако сейчас мы оказываемся без одежды именно так, как в романах, по мановению волшебной палочки. Ну, правда, станционная форма очень легко снимается — она и должна быть такой, мало ли, вдруг прольется кислота или в нее вцепится малолетний прожорливый детеныш соноранцев; эти товарищи в возрасте несколько месяцев крупные, зубастые и совершенно безмозглые! Однако все равно…

Просто секунда — и я обнимаю Миа сквозь ее тонкую серую куртку, и пытаюсь зубами оттянуть воротник-стойку, чтобы поцеловать шею — а вот она уже скидывает куртку сама, и под ней тонкая белая майка без рукавов, что-то типа нашей «алкоголички» — и никакого бюстгальтера, ей он просто не нужен; грудь вздымается двумя крутыми холмами, которые мне хочется покорить, будто альпинисту, соски натягивают ткань…

«Та же самая физиология!» — успеваю я обрадоваться, и накрываю ближайший сосок ртом прямо через ткань; тот отзывается на мои ласки, становясь еще тверже и крепче — лучшее чувство во вселенной!

Моя куртка тоже оказывается расстегнутой. Держу пари, не моими усилиями; сам я бы не смог в помрачненном состоянии сознания вспомнить, как именно надо нажать на застежку у ворота, чтобы ткань буквально разошлась по шву.

А может, я все-таки сам? Неважно!

Штаны, этот самый неловкий этап раздевания, тоже оказывается преодолен почти играючи. Нижнего белья Миа, оказывается, не носит — может быть, ей не надо?