её подколоть. И Эдмунд от души сплюнул, угодив плевком на лодыжку трупа.

– Снова всего лишь потаскуха. Она вполне заслужила такую учас…

Договорить Эдмунд не успел. Вайолет распрямилась – быстрым, сильным движением давно стиснутой до предела пружины – и он отлетел назад, получив удар кулаком в лицо.

Хрустнули зубы, едко-солёный кровяной кисель мигом заполнил рот. Из горла вырвался утробный рык, в пальцах быстрее быстрого возникло оружие, и плевать Эдмунд хотел на то, что ненавистная сука уже успела нацелить в него дуло своего револьвера…

– Эдмунд!

Холодный голос ударил его, словно бичом. Охряно-красный подбородок дрогнул, рука чуть опустила оружие.

– Мастер…

Лунный свет блеснул на хвосте длинных, серебристых волос. Малахитовой зеленью сверкнули зоркие, не по-старчески, глаза. Казалось, мужчина не шёл, а крался, точно мягколапый кот, вышедший на охоту. Он обладал потрясающим, воистину нечеловеческим талантом бесшумно подкрадываться – хоть к человеку, хоть к вампиру. И если для Эдмунда любой вампир был мерзкой тварью и зверем, которого необходимо изничтожить, для Мастера Крейга он был всего лишь мышонком. Пускай и с кошачьими зубами.

– Убери оружие, Эдмунд.

Кадык Эдмунда дёрнулся вверх. Вниз. Секунду спустя револьвер вошёл в кобуру.

Вайолет убрала оружие без принуждения.

«Именно. Без принуждения. Никто не требовал этого от неё», – вдруг вспыхнуло в мозгу, и сердце Эдмунда отозвалось такой острой болью, будто в него с размаху влетел давешний кол. А следом – ещё один, когда он заметил в устремлённых на него, блестящих, как у юноши, глазах Мастера явное разочарование.

– Сколько раз я должен повторять, что мы – одна команда, Эдмунд?..

Он не ответил, лишь проглотил скопившуюся во рту кровавую слизь. Проглотил её вместе со всеми жгучими, чёрными, яростными словами, что столь болезненно хотелось прокричать, со всем отчаяньем первого, прежде такого любимого, единственного Ученика, который обратился в забытое, пренебрегаемое ничтожество.

– Мастер, я…

Но Крейг отвернулся, переводя взгляд на Вайолет, что опустилась у трупа на колени.

– Покойся с миром, Либби.

Мир расплывался в глазах, будто Эдмунд смотрел на него сквозь зажиренное стекло. Но он всё же увидел, как тонкие, словно сахарные палочки, пальцы опустили веки на остекленевшие глаза. Вайолет поднялась – неловко, точно разбитая суставной болью старуха, – и рука Мастера Крейга ласково опустилась на её плечо.

– Не горюй, милая.

Он по-отцовски приобнял девушку и повёл прочь.

На окаменевшего позади Эдмунда никто не оглянулся.

***

Калитка скрипнула, закрываясь за спиной, и ветер тотчас бросил под ноги скользкие, пахнущие влажной осенью, листья. Сад – золотисто-красный, как налитое медовым соком яблоко, – купался в лучах рассветного солнца и приветственно шелестел, пропуская идущую вперёд.

Вот и дверь – блеснула серебряными, крест-накрест, полосами на дереве. Коридор – тёмный и гулкий, точно замшелый колодец.

Раз, два – опостылевшие сапоги полетели на пол, стукнули подкованными каблуками пол. Три – тяжёлая куртка, скинутая с плеч, угловатой кучей застыла рядом. Четыре – на тумбочку приземлились снятая кобура и пояс, увешанный кинжалами и кольями.

Ладонь белым пауком пробежала по лицу, поймала усталый вздох. Вайолет опустила обмякшую руку. И поплелась наверх.

Лестница тихонько поскрипывала от тяжёлой, утомлённой поступи. Розоватые от россыпи капилляров глаза часто моргали, и мелкая, будто пыль, багровая мошкара так и вилась перед лицом. Вайолет без труда уснула бы прямо на лестнице, в самой неудобной позе, но остатки сил всё ещё подхлёстывали, вынуждали тащиться вверх, и когда нос её чуть не клюнул дверь на площадке, девушка почти улыбалась.

Зайти – легко, словно привидение. Секунду постоять в полутьме, разглядывая тонкую шпагу света, что протянулась из щели в занавесках до складчатого балдахина старенькой кровати… И с облегчением, неимоверным и блаженным облегчением, лечь на кровать, где мирно посапывал Том.

Рука протянулась, поправила соскользнувшее с худенького плеча одеяло. Обняла. Это был привычный, родом из самого детства, ритуал: брат и сестра, волей рока лишённые родителей, привыкли спать, тесно прижавшись друг к другу, как обездоленные котята. Неважно, что происходило с ними в прошлом. Неважно, что наполняло их настоящее, и чем грозила судьба в будущем. В защитном коконе объятий жестокий мир казался иллюзорным, бесконечно далёким, и, погружаясь в бездумную дрёму, Вайолет чувствовала лишь то, как её брат дышит рядом. Успокоительно тёплый. Живой.

– Вайолет…

Нега, что плотной повязкой накрыла глаза, дрогнула и чуть рассеялась.

«Разбудила», – мелькнула в мозгу досадливая мысль.

Тело под обнявшей рукой завозилось, стало переворачиваться – и вот на Вайолет уже глядит сонный двенадцатилетка, с извечными, не по-детски бледными щеками.

– Что такое, малыш? Спал бы себе, да спал… – подавив зевок, ласково сказала ему Вайолет, провела пальцами по примятому хохолку пшеничных волос.

– Вайолет… Кто такой аббат?

Дрёма слетела. Быстро и напрочь. Пульс загремел военными барабанами.

– Вчера ты разговаривала во сне, – продолжил Том, не обращая внимания на реакцию сестры. – И я услышал про аббата… Это какой-то священник… Святой отец, да?

– Нет, малыш, – хрипло выдохнула Вайолет, чувствуя, как тепло, которое только что наполняло всё её существо, ускользает, сменяясь ночным холодом.

…Промозглая сырость, проникающая в самую сердцевину костей. Древняя, в махрах плесени, каменная кладка в переулке. Крепкий запах мертвечины, исходящий от стройной, словно фарфоровая балерина, фигурки, что лежит прямо в грязи: истерзанная, бездыханная, в подтёках засохшей крови… Бесполезный уже кол, стиснутый в дрожащей ладони…

И алая, будто сургуч, буква, небрежно начертанная на мёртвой, белеющей сквозь разорванный лиф, груди.

«А».

Аббат.

– Нет. Это не святой отец, – вернувшись в реальность, с расстановкой ответила Вайолет.

…Потому что святые отцы не убивают девушек… Не вырезают семьи до последнего кричащего младенца… И не дерутся, как сотня сбежавших из Ада демонов…

– Это вампир? – выдохнул Том столь тихо, что едва шевельнулись губы.

– Да. Самый ужасный из всех.

В глазах Тома появился блеск – лихорадочный, знакомый. Всегда вспыхивающий в глубине его зрачков, стоило Вайолет начать рассказывать о своей работе. Брат впитывал информацию с немыслимой жадностью и, затаив дыхание, слушал недетские, леденящие кровь истории. Живо интересовался методами истребления, о которых, не в силах противиться уговорам, ему рассказывала сестра.

Вайолет знала, что скрывается за такой жаждой знаний. Это была жгучая, страстная мечта подростка стать Охотником, помноженная на горькое осознание невозможности этой мечты. Её Том был слаб здоровьем и хрупок. Он совершенно не годился в Ученики – мастер Крейг давным-давно сообщил ей это. Впрочем, это не печалило Вайолет, которой и без того хватало забот. Брат – любимый, единственный – должен был оставаться в безопасности. Не надо ему вступать в закрытый Клуб Охотников. Вайолет работала за двоих, проводя вне