Итак, наконец-то, сбылось наше заветное желание. Кончилось тяжелое скитание с вечным страхом и опасением. Со слезами на глазах, не говоря ни слова, мы бросились обнимать и целовать друг друга. Слова были излишни. Каждый переживал счастливые минуты нравственного удовлетворения и по-своему оценивал прелесть наступившего момента. Из положения смертников, преступников, всюду травимых и преследуемых, вынужденные всегда быть начеку, всегда следить за каждым словом, каждым жестом, дабы мелочью не выдать себя -- мы становились снова нормальными людьми с правами и обязанностями.

Первое время мы никак не могли отделаться от странного чувства, не чуждаться людей и не видеть в каждом встречном своего противника, врага, готовящего нам какую-либо каверзу. Вероятно, необходимость постоянно быть начеку, обратилась уже в привычку, и нам трудно было сразу привыкнуть к своему новому положению и не реагировать чутко на всякие внешние проявления.

Держались мы пока в стороне от публики.

Зато мы быстро и основательно забыли и выбросили из нашего обихода опошленное слово "товарищ", которым мы широко пользовались в пути, заменив его обращением по имени и отчеству

Но Сереже, видимо, нравилось больше именование по чину и он с оттенком некоторой щеголеватости и напускной дисциплинированности, ежеминутно обращался ко мне, вытягиваясь и отчеканивая:

- Господин полковник, позвольте закурить, господин полковник, прикажите купить билеты и так далее.

Я не мог удержаться от смеха, при виде вытягивавшейся его фигуры, чересчур это выходило комично и никак не гармонировало с его бомжеватым видом. Кстати сказать, моим первым движением было наскоро привести себя в порядок и освободиться от ужасного моего "маскировочного" плаща, что я и сделал, сняв его и выбросив тут же, на вокзале.

Публики на станции толпилось много, однако бестолковой суеты, как у большевиков не было, поддерживался все-таки видимый порядок. Но в одном было несомненное сходство: как у большевиков, так и здесь, все стены вокзала пестрели распоряжениями Донского Правительства, воззваниями Добровольческой организации и многочисленными призывами о записи в партизанские отряды. Не могу не сказать, что часть из последних, писанная, вероятно, наспех, отдавала несколько вычурностью слога, а иногда, кроме того, были проникнуты некоторой долей самовосхваления.

По стилю и изложению это напоминало скорее рекламки конкурентных коммерческих предприятий, расхваливающих свой товар, чем серьезное обращение к чувству долга. Весьма характерны были и претенциозные названия отрядов, типа: "Белый дьявол", "Сотня бессмертных", "Волк" и другие. И тут долбанная демократия все опошлила! Я тщетно искал делового, сухого, строгого приказа офицерам, а не воззвания и, к сожалению, его не нашел. Мои спутники, обойдя стены и с интересом прочитав все плакаты, сейчас же завели животрепещущий разговор на тему -- куда им лучше поступить.

Один горой стоял за Добровольческую организацию, восхваляя ее доблесть и героизм и проникнутый большим уважением к ее вождям -- генералам Алексееву и Корнилову, другой же за Донскую армию, глубоко уверенный, что только лишь казаки, сохранившие местами и до сих пор дисциплину, а на фронте на деле доказавшие свою преданность Родине и верность присяге, наведением порядка среди "товарищей" смогут дать отпор большевизму, сплотившись вокруг своего популярного и всем известного героя -- генерала Каледина. После долгого и горячего спора, грозившего подчас перейти в ссору, капитан выбрал Донскую армию, а Сережа -- Добровольческую.

Гораздо сложнее оказалось решить второе, а именно, в какой отряд или часть поступать. Здесь выбор был еще труднее.

Я умышленно не вмешивался в их спор и только внимательно слушал их рассуждения. Не придя ни к какому определенному решению, они, в конечном результате, согласились на том, что надо еще "осмотреться", "ориентироваться" "разобраться в обстановке" и только после этого сделать окончательный выбор.

Спор между моими коллегами и конечное их решение навели меня на некоторые размышления. Если, думал я, у капитана и Сережи, "подумать" и "разобраться в обстановке" займет не более одного--двух дней, то поступят ли так другие? Не явится ли для малодушных такая свобода выбора без ограничения времени, законным предлогом оттягивать до последнего момента свое зачисление в ряды действующей армии и, в случае нужды, свое пагубное бездействие оправдывать заявлением, что вопрос куда поступить еще не решен окончательно.

У нас в России всего можно ожидать! Или еще хуже: в одном месте утверждать, что поступает туда-то, а в последнем называть первое. Позднее я убедился, что временами так и было. Кроме того, мне неоднократно пришлось слышать, как честные и высоко порядочные офицеры сетовали, говоря, что такой способ вербовки только развращает нерешительных, укрывает шкурников и способствует всяким авантюрам.

По моему мнению, прежде всего, следовало иметь одну организацию, или армию и вместо принципа "добровольчество" надо было выставить принцип "обязательство", столь понятный и близкий не только военнослужащим, но и каждому гражданину, любящему свою Родину.

При этих условиях в каждом пункте существовало бы одно бюро явки или записи, каковое не занималось бы ярмарочным зазыванием военнообязанных, а каждый сам лично, под страхом действительной ответственности, в известный срок, должен был туда явиться для получения назначения в зависимости от чина, специальности и годности к службе. В общем-то, даже большевики скоро к этому придут.

Надо было силой заставить Донской край дать людей для борьбы с большевиками и считать, что защищать родину обязан всякий, а если кто и уклоняется, того должно принуждать к этому,