заведения со странным названием «Лотос Сакуры». Я попытался представить, что имели в виду те, кто так называл ресторанчик, но не смог, а ломать голову не особенно хотелось.

Внутри нас встретил запах ароматного риса, специй и жареного мяса. Добавьте к этому ещё пряные нотки саке, и вы получите именно тот аромат, который скользил от столика к столику. Бамбуковые столы, бамбуковые стулья, бамбуковые фонари под бамбуковым потолком.

Нас приняли, отвели в уголок, где можно было насладиться беседой и музыкой, льющейся из потаенных колонок. Пообещали, что скоро должны будут выступать живые музыканты. Я же благосклонно кивнул и сделал заказ. В этот момент я снова ощутил себя Сиджаром Грозным, разбойником, который мог заполучить всё, что только захочет.

Вскоре нам принесли рыбу, пельмени, сладкие рисовые шарики, клейкий пирог, лапшу и мясные рулетики. Всё это благолепие венчала тыква с сакэ.

Началось веселье. Сакэ лилось рекой, музыка звучала всё громче и громче. Глу Пыш забыл о том, что монахам следует воздерживаться от всего и наслаждался жизнью. На нас поглядывали, но больше из-за двух красавиц рядом с нами.

Пришли музыканты. Они заиграли неторопливые мелодии, напоминающие тягучий мед на вафлях. Я намекнул, что скоро будут танцы. Жа Ло и За Кинь отправились попудрить носики. Мы с Глу Пышом остались одни.

— Как тебе отдыхается… ик! брат Глу? — спросил я у друга.

Язык заплетался. Да-да, заплетался. Мне раньше случалось выпивать в десять раз больше и ни в одном глазу, а сейчас… Скорее всего это новое тело ещё не адаптировалось ко мне.

Глу Пыш перевел на меня мутные глаза и расплылся в широкой улыбке:

— Очень хорошо. Вот прямо очень… Скажи, брат Ни, вот как тебе удается быть таким крутым?

— Да ну, какой я крутой, скажешь тоже, — отмахнулся я от Глу Пыша. — Всего лишь оранжевое кимоно…

— Нет, ты вв… это… Ваще крут! Меня настоятель просил, чтобы я помешал тебе взобраться на гору при Великом Испытании, а ты… ик! Ты обхитрил его! И я тоже не причем. Вроде как я помешал-таки тебе взобраться?

Вот это признание стало для меня реальным откровением — так вот почему настоятель и старшие ученики смотрели с нескрываемым злорадством… Они хотели меня исключить!

И Глу Пыш…

Я взглянул на него. Друг сидел и пялился на меня мутными рыбьими глазами. Ни в одном глазу не было ни капли сожаления. И он должен был меня предать, но не сказал этого. Хотя, фактически он и не предал…

— Знаешь, я бы не смог тебя… это… остановить! Ты мне как брат, которого у меня никогда не было. Я тебя уважаю, брат Ни Кто, — проговорил Глу Пыш. — Давай, выпьем?

— А давай, — кивнул я.

Стопки глухо столкнулись и отправили содержимое в наши внутренности. Глу Пыш выдохнул.

— Нет, всё-таки ты крут, брат Ни… Ты не боишься… Ты не боишься никого. Ты легко ввязываешься в бой за свою правоту, а вот я… Я ни разу не дрался.

Вот это заявление. А как же все тренировки и становление бойца?

Я так и спросил:

— Брат Глу, а как же все тренировки и становление бойца? Зачем тебе это?

— Всё потому, что я боюсь боли. Очень сильно боюсь и стараюсь всеми силами её предотвратить. На тренировках… Там это… там всё не по-настоящему…

— Да как не по-настоящему? — разгорячился я. — Там порой и монахов убивают!

— Ну, я стараюсь держаться подальше… Поэтому и был недоволен, что ты меня… это… вытащил в ученики. Я хотел быть слугой и научиться защищаться издали… А ты… Как ты можешь так защищаться и нападать, чтобы старшие ученики тебя возненавидели?

— Всё дело в том, что монахи, прежде чем напасть, орут название удара. Ну не дураки ли? Пока они проорутся, я уже подготовлю защиту и контратаку. А иногда даже успеваю атаковать прежде, чем они нападут. Орать названия приемов — это дурь и глупость!

— Эх, мне бы так научиться… Вот бы тогда я не боялся драться.

Мутные глаза были правдивы. Я уже научился различать ложь. Немного, но научился. Как раз в это время по ресторанчику прошлись мои соклановки. Находящиеся внутри мужчины проводили их взглядами. Мне пришла в голову одна идея.

— Значит, боишься боли? Тогда давай выпьем за наших дам, которые возвращаются дарить нам радость?

Глу Пыш оглянулся, увидел Жа Ло и За Кинь. Улыбка сама собой вынырнула на поверхность. Он вскочил и провозгласил:

— За женщин настоящие монахи всегда пьют стоя!

— Монахи никогда не пьют, — подмигнул я ему.

— Никогда, но за женщин только стоя, — сказал он и махнул стопку.

— Мальчики, вы очень сильно за нас скучали? — прощебетала Жа Ло.

— Было немного скучно. Девчонки, а не хотите потанцевать? — спросил я.

— Не откажемся, — кивнули они разом.

— Брат Глу, потанцуй с нашими красотками, — предложил я.

— А ты? Ты не пойдешь с нами? — спросил Глу Пыш.

— А я пойду тоже… попудрю носик, — ухмыльнулся я в ответ и подмигнул красоткам. — Девчонки, не принимайте излишне активное участие в танце, дайте Глу Пышу показать себя во всей красе.

Глу Пыш отправился на небольшой танцпол, а я же пошел претворять свою идею в жизнь. Как говорил кто-то известный: «Страх лечится только страхом». Вот мне сейчас и надо было напугать Глу Пыша так, чтобы он поборол боязнь боя.

Сначала я подошел к трем мужчинам возле выхода и заявил, показывая на Глу Пыша:

— Ребята, вон тот лысый придурок сказал, что сможет победить вас одной левой. Он сказал, что его боевое искусство сильнее, а вы будете обоссаны и выброшены из ресторана. Девушки тоже подтвердили его слова.

— Что? — вскочили сразу трое. — Да мы сейчас порвем его на куски!

— Не сейчас, а в конце танца, пусть он не знает, что его ожидает. И это… ребята, выпивка за мой счет если победите! — подмигнул я и отошел.

С такой речью я подошел ещё к трем столикам. Все мужчины были явно недовольны отплясывающим Глу Пышом.

Я же уселся у барной стойки и заказал ещё одну тыкву сакэ — вечер переставал быть томным.

Как только начали стихать нотки музыки, сразу же десять человек отправились добывать себе выпивку. Сначала Глу Пыша толкнули, потом ударили. Жа Ло и За Кинь поискали глазами меня, но я только покачал головой. Они поняли, что я имел в виду, когда попросил принимать не очень активное участие в драке.

Всё-таки сообразительные мне попались соклановки! Молодцы!

Глу Пыш сначала отошел, опустив глаза. Он выглядел растерянным и подавленным. Только что он