Первое исключение звали Стиной Холмберг. Она была вдовой семидесяти восьми лет. И имела привычку рано вставать по утрам. Объясняя это возрастом. По ее глубокому убеждению, чем старше человек становился, тем меньше ему требовалось спать. Чем ближе к смерти, тем больше следовало бодрствовать. В течение последнего года она несколько раз видела, как Акофели приходил и уходил. Между полшестого и шестью по утрам. Если не случалось ничего особенного, конечно, вроде ужасного снегопада или остановки метро.

Однажды она даже разговаривала с ним. Через день после того, как убили ее соседа.

– Причиной стало то, что я не получила мою «Свенска дагбладет», – объяснила госпожа Холмберг.

Неделей ранее она поменяла «Дагенс нюхетер» на «Свенска дагбладет», и ей обещали доставлять новую газету со следующего понедельника. Четыре первых дня вопреки этому, однако, приносили «Дагенс нюхетер».

А в пятницу она встала рано с целью поймать разносчика газет и поговорить с ним напрямую. Она, конечно, пыталась звонить в отдел подписки обоих изданий, но, поскольку у нее не было стационарного телефона, ей не удавалось никуда дозвониться.

Акофели обещал ей помочь, пусть он и выглядел нервным. Сказал, что переговорит с ними. Потом дал ей «Свенска Дагбладет» из своего «запаса», не вдаваясь в причину, почему газета пролежала у него сутки.

– А сейчас все функционирует просто замечательно, – констатировала госпожа Холмберг.

В выходные она, конечно, не получила никакой газеты совсем, что-то явно пошло наперекосяк, поскольку ее соседям тоже ничего не принесли, но уже несколько дней, как газеты доставляли просто замечательно. Единственное, что, пожалуй, следовало отметить, новый разносчик обычно появлялся на полчаса позднее, чем тот, с кем она разговаривала.

– Он выглядел таким приятным, – сказала госпожа Холмберг и покачала головой. – Темнокожий парень то есть. Немного нервный, как я сказала, хотя ничего удивительного при такой-то работе, но милый и услужливый. Неужели он сделал что-то плохое Даниэльссону, я и представить себе такого не могла, – добавила она.

– Почему вы так думаете, госпожа Холмберг, что он нанес вред вашему соседу? – спросил Стигсон.

«Она же не знает, что Акофели убили», – подумал он.

– Но зачем вам иначе искать его? Подобное и ребенку понятно, – сказала госпожа Холмберг и дружески похлопала его по руке.

Вторым исключением стал Сеппо Лорен, двадцати девяти лет.

– Да он же разносит газеты. Еще болеет за Хаммарбю, – сказал Сеппо и вернул фотографию Акофели ассистенту Стигсону.

– Откуда ты это знаешь? – спросил Стигсон.

«Бедняга, – подумал он. – У него интеллект ребенка, хотя выглядит вполне нормальным».

– На мне был свитер АИКа, – ответил Сеппо.

– На тебе был свитер АИКа?

– Я сидел и играл на компьютере. В футбол. Поэтому в свитере.

– Как же ты тогда встретился с разносчиком газет? – спросил Стигсон.

– Мне понадобилось спуститься на заправку и купить чего-нибудь пожевать. Они же открыты по ночам.

– И ты столкнулся с ним?

– Да, хотя не выписываю никакой газеты. Я не читаю газет.

– Ты столкнулся с ним в доме?

– Да. – Сеппо кивнул. – Сосед получает газету.

– Откуда ты знаешь, что тот парень болеет за Хаммарбю? – спросил Стигсон.

– Он спросил, болею ли я за АИК. Увидел, наверное, мой свитер.

– И тогда ты сказал: все так и есть. Что ты болеешь за АИК?

– Я спросил, за кого он болеет.

– И что он ответил?

– За Хаммарбю, – сообщил Сеппо и удивленно посмотрел на Стигсона. – Я же говорил, что он так сказал. За Хаммарбю.

– Это единственный раз, когда ты разговаривал с ним?

– Да.

– Ты помнишь, когда это произошло?

– Нет, – сказал Сеппо и покачал головой. – Хотя снега не было в любом случае. Зимы, значит.

– Ты в этом уверен?

– Тогда я надел бы куртку. Нельзя же выходить на улицу зимой в одном свитере?

– Да, само собой, – согласился Стигсон. – Уж точно нельзя.

– Иначе можно простудиться, – констатировал Сеппо.

– Но точнее ты не помнишь? Я имею в виду время. Когда ты разговаривал с ним.

– Скорее всего, достаточно недавно, поскольку мама уже лежала в больнице. Когда она была дома, я не мог играть на компьютере слишком долго. Да и у нас всегда имелась еда.

– Я понимаю, – кивнул Стигсон. – Каким он показался тебе тогда? Разносчик газет, я имею в виду.

– Он был добрый, – ответил Сеппо.

Последней, с кем они разговаривали в доме, стала госпожа Андерссон. Анника Карлссон приставила к Стигсону надсмотрщицу, Фелиция Петтерссон основательно взялась за дело и объяснила ему еще до того, как они позвонили в дверь, что сейчас вопросы будет задавать она.

Госпожа Андерссон не узнала Акофели. Она никогда не видела его, в чем не было ничего странного, поскольку она обычно долго спала по утрам.

– Я встаю самое раннее в восемь, – сказала Бритт Мария Андерссон и улыбнулась. – Имею привычку пить кофе и читать газету в тишине и покое, а потом мы со Стариной Путте обычно отправляемся на утреннюю прогулку. Случившееся ведь просто ужасно, – добавила она. – Интересно, что происходит, опять же возникают опасения, можно ли жить здесь дальше.

Относительно какой-либо «связи» ее соседа Карла Даниэльссона с разносчиком газет Акофели она выразилась категорично:

– Абсолютно исключено. Говорю это не потому, что я знала Даниэльссона особенно хорошо, но тех немногочисленных случаев, когда мы встречались, хватило за глаза, и то, что он мог иметь какие-то отношения с данным молодым человеком, которого сейчас, похоже, убили, на мой взгляд, просто невероятно.

– И почему вы так считаете, госпожа Андерссон? – спросила Фелиция Петтерссон.

– Так ведь Даниэльссон был расистом, – сказала свидетельница. – И чтобы понять это, даже не требовалось знать его особенно хорошо.

Ничего полезного они от нее не получили, и на сей раз все обошлось без объятий. Фелиция Петтерссон одарила Стигсона предостерегающим взглядом, когда госпожа Андерссон протянула ему руку и чуточку наклонилась вперед с широкой улыбкой и выпятив грудь.

– Мы действительно должны поблагодарить вас за помощь, – сказал Стигсон, пожимая ее руку. – Спасибо еще раз.

«Умница», – подумала Фелиция, когда они уходили.

В то время как большинство его коллег занимались поквартирным обходом, инспектор Альм сидел у себя в кабинете и размышлял обо всех седых пантерах, несмотря на свой возраст внезапно всплывших в расследовании убийства. Он погрузился в это занятие с головой и в виде исключения за закрытой дверью.