– Екатерина Степановна. Вы ведь не бывали еще у меня дома? – спросил он, когда герцогиня все же подняла на него затуманенные глаза. Между бровей у нее пролегла крошечная морщинка, и губы горестно опустились вниз. Она недоуменно посмотрела на него, нахмурилась и через секунду понимающе кивнула, улыбнулась через силу.

– Катерина, Александр Данилович. Вне работы можете называть меня по имени и на «ты». Вы хотите показать мне, как живете?

– Хочу, – подтвердил он, глядя на ее полные красные губы. – Тогда и я – Александр.

Дом его был тих и темен – не зажигая света, он провел ее в спальню, принял накидку. Катя скинула туфли, став сразу меньше ростом, стянула с шеи тяжелое колье и бросила его куда-то на пол.

– Как удавка, – прозвучал в темноте ее раздраженный голос. И она пошла к окну, встала там, обхватив себя за плечи. Александр раздевался – скинул пиджак, глядя на ее силуэт, подсвеченный уличным снежным сиянием, снял рубашку, брюки, подошел к ней сзади, стянул с плеч лямки платья.

– С чего такая благосклонность ко мне, Катерина? – спросил он тихо и поцеловал ее в шею. От нее пахло вином и немного – солью и духами. Герцогиня промолчала, не двигаясь. Ее темная аура остренько пощипывала его кожу, но не пыталась присосаться, нет. Не время еще? Пытается усыпить его бдительность?

– Не надо разговоров, Саш, – ответила она наконец. – Прошу.

Он принял и эту странную игру. Спустил по ее рукам платье, снял тончайшее белье – она осталась в чулках, послушно выгнулась, уперлась руками в подоконник, уткнулась лбом в стекло и даже не вскрикнула, когда он вошел. Только спина напряглась да плечи под его руками. Не поворачивалась, не откликалась на размашистые прикосновения его бедер – лишь пальцы сжимались на подоконнике и дыхание туманило стекло. Ни вздоха, ни писка, словно отрабатывала наказание – и это, к недоумению Алекса, вдруг завело его так, что в глазах потемнело, и застонал он первым, – а она разве что привставала на цыпочки, когда он ускорялся до бешенства, и вздрагивала, когда жестко сжимал ее грудь, гладил по спине, по острым, выступающим лопаткам, как хорошую, послушную лошадь. И шептал: «Вот так… да… какая ты, Кать, вот ты какая…» А в конце и вовсе обхватил ее ладонью за шею, потянул на себя, заставив выгнуться дугой – волны волос спускались по тонким плечам вниз, касались его груди и колыхались туда-сюда, и он застонал в эти волосы, переживая острейшее, мучительнейшее наслаждение.

Темная аура, окутавшая его на секунду, словно огладила шершавой колючей перчаткой, поцеловала нежно и крепко, ошпарив холодом, – и отпрянула.

Катерина так и стояла, запрокинув голову, и Алекса кольнуло стыдом: он перехватил ее за грудь и талию, прижал влажное тело к себе. Она не сопротивлялась. Шея ее была чуть склонена, как у поникшей и безвольной куклы.

– Ты самая странная женщина из всех, что у меня были, – сказал он ей на ухо. – Что же у тебя в голове?

Катерина отклонилась, укоризненно взглянула на него и прижала пальцы к его губам. И он не стал продолжать – взял ее на руки, понес к постели. В конце концов, Александр Свидерский умел не только брать, но и давать. И добился-таки того, что под его руками и губами она сначала расслабилась, размякла, как тронутый солнцем горький шоколад, затем снова напряглась, задышала часто – и был потом и первый стон, и крик, и слезы после длительного наслаждения, и тот самый, будоражащий женский отклик, и вновь опасный, обостряющий все чувства и рефлексы поцелуй темной ауры.

– Останься, – сказал Алекс сонно, когда задремавшая было Катя встала, натянула платье, закурила в окно. Включил ночник, приподнялся на локте.

– Не нужно, – откликнулась она, обернувшись. Красная помада размазалась по лицу, и рот ее казался испачканным свежей кровью. – Открой мне Зеркало, Саш.

Он открыл переход. Но перед тем как отпустить Катерину, перехватил ее за руку, повернул к себе, поднял пальцем подбородок.

– Что тебя тревожит?

– Дети, – сказала она глухо, и он не увидел лжи. Стремится домой, к ним? Кивнул с сомнением, успокаиваясь на время, и отпустил ее.

Четверг, 29 декабря, Форштадт

Люк Дармоншир

Люк вывернул руль болида, обошел притирающуюся к нему машину соперника, ощутив, как перегрузкой тело вдавливает в кресло, а виски ноют так, что вот-вот пойдет кровь из носа, – и выжал педаль газа. Узкий «Шторм» завыл, разрезая воздух, и понесся вперед, к мелькающим яркими бортами соперникам.

– Четыре, – прошелестел в наушниках голос штурмана. Еще четыре круга.

Люк почти не слышал его голос – мозг будто автономно отмечал нужную информацию. Мир сузился до тонкого тоннеля трассы и требовательного рева двигателя.

Один из соперников, идущий впереди, вдруг вильнул – из-под колес повалил черный дым, и пилот спешно вывернул на внутренний круг. Минус один. Хорошо.

Сколько лет он не соревновался – и все равно тело все помнило. Они с машиной говорили на одном языке, языке адреналина и скорости, и понимали друг друга.

«Я еще могу», – ревел мотор.

«Выдержим, жми», – выли шины.

И Люк, чувствуя, как от возбуждения его потряхивает, словно алкоголика при виде заветной бутылки, вдавил педаль до упора и полетел к победе.

Через десяток минут он стоял на подиуме для призеров. Дармоншир занял третье место в любительских гонках по трасфлаю на кубок Форштадта – в нем принимали участие и действующие гонщики, и жаждущие развлечения аристократы – и был обласкан многотысячной толпой, под погодным куполом стадиона наравне с именами других победителей гулко орущей его имя, ослеплен сотнями вспышек фотоаппаратов. Был жутко недоволен поражением, кривился от собственной ничтожности: будь это профессиональные заезды, он бы и в первую двадцатку не вошел.

«А чего ты хотел?» – хмуро спросил себя Дармоншир. Отсутствие регулярных тренировок, возраст. Машина, не сделанная под него, а взятая в аренду здесь, в Форштадте, – их держали специально для богатых любителей развлечься. Майки Доулсон совершил чудо, за три дня и обеспечив участие Люка в турнире, и арендовав ему болид с командой, и сняв шикарные апартаменты. Да и времени не было: прежде чем выйти в первый заезд на трассу, получилось сделать только с десяток «притирочных» прокатов. Удивительно, что он вообще до финиша доехал.

Шум и приветственные выкрики усилились – под аплодисменты к победителям направился князь Форштадтский, Лоуренс Филипп, сопровождаемый министром спорта княжества.

Князь был рыж, худощав, любопытен и щедро расточал улыбки подданным.

– Вы сотворили сенсацию, Дармоншир, – бодро произнес его сиятельство, вручая герцогу маленькую бирюзовую ласточку, украшенную драгоценными камнями, и энергично тряся за руку. – Я ставил на вас, правда, прочил вам первое место. Но почему вы еще не появились при дворе?

– Я здесь неофициально, – улыбнулся Люк, не показывая досады от проигрыша, – не смел навязывать вам свое общество.