не вышло. Он умер так неожиданно… По официальной версии покончил с собой, но я не верю. Как вы считаете, может человек сам задушить себя?

– Не знаю даже… Думаю, нет… Не могу себе представить.

– Я тоже. А вот полиция представила… У них своя правда. Квартира была заперта. Проникнуть можно было только через балкон. Но никаких следов… Вы знаете, современные средства позволяют по пылинке выявить присутствие постороннего, но все-таки. Мне позвонила сеньора Паола. Она два раза в неделю делала уборку. Отец не открыл ей и не отвечал на телефонные звонки. Но у меня был ключ, я приехал и обнаружил отца, лежащим на ковру между кроватью и трюмо в спальне. Его руки вцепились в собственное горло… – Я подумал, что не все так просто. Ключ имелся у сеньора Сильвоа, а значит... Но я благоразумно промолчал: в конце концов, надеюсь, полиция все проверила… Сеньор Сильвоа продолжил: – Это его квартира. Мы не хотели ее продавать, но муж сестры попал под сокращение, и ей понадобились деньги… – Ах, ключ мог быть и у сестры! – Я думал, она захочет переселиться тут. Все-таки мы родились здесь, но у нее трое детей – квартира маловата для нее, да и детям менять школу… В общем, решили продать отцовскую квартиру. Все, что вы видите в квартире, останется здесь. Мы забрали лишь семейные реликвии, кое-какие книги и картины. В шкафу вы найдет шахматную библиотеку отца. Я не силен в шахматах, но мой знакомый шахматист сказал, что раритетных книг в ней нет, а остальное сегодня никому не нужно: сейчас все есть в Интернете.

Мне не понравилось, что он говорит так, словно я уже внес задаток…

– Не торопитесь, сеньор Сильвоа. Квартира мне нравится, но, понимаете ли, последнее слово за моей женой.

Ее последним словом было «да», но ему предшествовало много других – Люсия не хранит слова в сейфе. Тут и последний этаж («А в порядке ли крыша?»), трудности парковки («Где я поставлю машину в обеденный перерыв?») и, конечно же, центр города («Шумно!»). Последнее заявление особенно разозлило меня.

– Дорогая, впервые вижу итальянку, производящую столько шуму, но которой шум мешает. Не сомневаюсь, что когда пришедшие с севера варвары крушили Римскую империю, один из них позаботился о твоей пра-пра.

– Можно подумать, что твой дед… – Она прикусила язык. Мой дед погиб в Треблинке.

Поняв, что сморозила глупость, она предпочла своим согласием отвлечь меня от опасной темы. Все имеющее начало, имеет и конец. Это не относится к языку, берущему начало во рту женщины.

Переезд дался нам легко. Мы поцапались лишь раз. Люсия очень хотела прихватить с собой хрустальную люстру, я же настаивал на том, чтобы ее бросить… Люстру, не Люсию. Ее, Люсию, можно понять: люстра, состоящая из тучи хрустальных висюлек, была готова придать минимальный уют любому, самому мрачному помещению. Но понять можно и меня: протирать пыль по отдельности на каждой висюльке приходилось мне. Люсии, с ее ростом, до нее было не дотянуться даже со стремянки. Но тут я вспомнил, что это вовсе не наша люстра: она уже украшала залу, когда три года назад мы вселились в эту, снятую по случаю, квартиру. Люсия пыталась что-то возразить, но мой строгий взгляд на Люсию и на некоторые вещи заставил ее смириться.

Своей у нас не было, так что мебель, оставленная сеньором Сильвоа, пришлась весьма кстати. Люсия хотела обновить обстановку, но мне удалось объяснить ей, что мы просто не можем позволить себе это сделать сразу. А через год – вполне может быть. С цифрами не поспоришь – им Люсия доверяет больше, чем мне, да и о новой спальне лучше сначала с год помечтать, иначе удовольствие от покупки будет неполным.

В первую же пятницу после переезда, дождавшись, когда Люсия отправилась на свою еженедельную зумбу, я устроился поудобней у шкафа с шахматной библиотекой Фабиано Сильвоа, Сильвоа-старшего. Рыться в ней в присутствии жены мне не хотелось. Зная мое увлечение шахматами и, как мне кажется, ревнуя к нему, Люсия взяла с меня слово, что с шахматами покончено. Запрет не был абсолютным, но любой женатый мужчина меня поймет: лишний раз нервировать жену не стоит. Себе дороже. Don’t trouble trouble until trouble troubles you{7}!

Младший Сильвоа оказался прав: ничего интересного я не обнаружил. Нет, разве можно сказать такое о книге Арона Нимцовича «Моя система», «полном Фишере» или учебнике Капабланки? Просто я уже держал все эти книги в руках, а некоторые зачитал до дыр… Теперь они обрели покой, надеюсь, не вечный, в подвале дома моих родителей. А современные дебютные монографии интересны лишь участвующим в соревнованиях, да и то – прав приятель сеньора Сильвоа – все это присутствует в Интернете.

Я последовательно просмотрел все книги, а на закуску оставил три толстые тетради, скромно лежавшие на книгах в правом углу нижней полки. Две из них, словно сиамские близнецы, слиплись коленкоровыми обложками, и я не без труда разделил их. Их бурые торцы и желтые страницы выдавали почтенный возраст, которому соответствовали и даты партий, записи которых они содержали. Да, они хранили партии Фабиано Сильвоа примерно за двенадцать лет, начиная, по-видимому, с детства – первые страницы исписаны совсем уж детским почерком. Потом было видно, как крепнет рука мальчика, как его почерк становится четким и обретает свой стиль и характер. Наверное, попутно росла и сила его игры. Партии содержали многочисленные пометки – ясно, что юный шахматист работал над собой, как минимум, разбирал свои партии. Похвально. Я на такое никогда не был способен, так что правильно сделал, что оставил мир шахмат более талантливым и трудолюбивым.

Третья тетрадь, существенно тоньше и новее, в бумажной обложке с круглыми следами, судя по цвету, от кофейных чашек, тоже содержала партии, если верить датам, за «пенсионный» период. Но это уже были не просто партии с пометками, а подробно прокомментированные и даже с диаграммами позиций. Сеньор Фабиано демонстрировал образец серьезного подхода к шахматам. Не каждому удается сохранить до старости юношеские привычки. Цельная натура!

Быстро пролистнув тетрадь, а она была заполнена лишь на три четверти, я обратил внимание на последнюю диаграмму – там стояла та же позиция, что и на шахматном столике, а под ней подпись «После 34-го хода белых»… Я нашел начало партии. Если верить записи, она продолжалась тридцать четыре дня, то есть развивалась со скоростью один ход в день!