Мысль о некроманте, восседающем на троне, придала мне злости — и сил.

— Я подозреваю вас в страшном преступлении, — от волнения у меня сдавило горло, но я всё равно продолжала, — в очень чёрном колдовстве.

— Меня?! — Она с натугой изобразила смех. — Я не ведьма! Так думают простаки из города! Я никогда не была колдуньей!

Шаг за шагом я пересекла комнату. На меня смотрели фарфоровые куклы, цветными пятнами плыли вышитые подушки на полках, отражался дневной свет на боках кувшинов и подсвечников. Швея, вытягивая невидимую нитку, поднималась всё выше, целя остриём ведьме в грудь. Я с усилием заставила клинок опуститься: «Ты орудие. Я хозяйка. Не наоборот».

— Возьмите семечко. Если вам нечего скрывать.

Она затравленно вжалась в спинку кресла. Я протянула ягоды на ладони, ежесекундно ожидая, что она подобьёт мою руку снизу; ей очень хотелось так сделать. Я видела по глазам.

— Я очень долго к вам добиралась. И не оставлю вас в покое.

Что-то в моём голосе заставило её втянуть голову в плечи. Она схватила самую маленькую ягодку с моей ладони, забросила в рот и с видимым усилием проглотила.

— Как зовут короля?

Прошло несколько секунд. Женщина молча скорчилась, двумя руками вцепилась в свой тощий живот. Я пришла в ужас; на секунду мне показалось, что я скормила человеку настоящее семечко правды.

— Отвечайте! Скорее!

— Оберон, — выдохнула она. — Будь ты проклята, девчонка… Его зовут Оберон!

* * *

Прошло всего минуты три. Хотя мне показалось — часы.

— Это вы сказали слово забвения?

— Не слово. Я загадала желание. На монетке.

— Какое желание? На какой монетке?!

Она молчала. Мне пришлось потратить по «семечку» на каждую часть вопроса.

— На каждой ярмарке фокусники раздаривают такие монетки. Я поймала её на лету… Монетку судьбы надо бросить на землю и загадать желание. У меня одно желание вот уже много лет! Я хотела забыть его навсегда, забыть его имя, забыть его лицо. Но эти монетки — один обман…

Она нашла свою трубку и заново начала набивать. Долго щёлкала огнивом, наконец закурила. Огромная трубка очень не шла ей, торчала у женщины в зубах, как пароходная труба над туристской байдаркой.

— Я не виновата. Я хотела просто забыть его. Но случилось так, что все забыли его имя. Только я — одна из всего города — помню. Я готова разбить голову о камень, лишь бы вытрясти оттуда это имя… Но я знаю: мозги мои, может, и разлетятся, а имя останется.

Она курила, выпуская целые тучи дыма. Я открыла входную дверь, потому что окно было слишком плотно заколочено.

Новое «зёрнышко» выкатилось на мою ладонь.

— Вам кто-то помогал? Могучий волшебник? Тот, кто сильнее Оберона?

Она хрипло рассмеялась:

— Могучий, да… Говорю тебе — это была простая монетка желаний! Фокусница разбрасывала пригоршнями. Для детей… Это игрушка, никакого волшебства здесь нет.

— Вы в самом деле ведьма?

— Нет! Во мне нет ни капли волшебной силы.

— Тогда как вы могли загадать желание? Если монетка, как вы говорите, не волшебная?

— Да, я загадала… — Она смотрела на меня сквозь дым воспалёнными лихорадочными глазами. — Это игра… Но я в неё поверила. Потому что очень хотела его забыть. Забыть его, забыть, забыть. Я мечтала об этом утром, вечером… Ночью… Когда шила своих драконов, и видела его лицо перед глазами, и хотела забыть его, забыть…

Мне показалось, что она бормочет заклинание — столько силы было в её исступлённом голосе:

— Я схожу с ума, он снится мне по ночам, каждую ночь, много лет… Зачем ты здесь? Это он тебя послал?!

Я села на коврик перед камином, вытертый, кое-где прожжённый углями, и рассказала ей всё. У меня будто гора свалилась с плеч — не надо больше угрожать, запихивать в неё фальшивые семечки правды, крепче сжимать Швею; ниточки сходились — или вот-вот должны были сойтись.

Трубка в её длинных пальцах погасла.

— Ты врёшь, — прошептала она. — Съешь семечко, чтобы я тебе поверила!

— Это не семечки, — я вытащила из кармана последние несколько кругляшек. — Это ягоды из леса. Вроде рябины. Дети их едят.

Она долго смотрела на меня. Потом поднялась с кресла, взяла у меня с ладони рябинку, долго разглядывала её, не веря своим глазам.

Потом уронила ягоду и закрыла лицо руками.

* * *

Да, её звали Эдна. Да, она служила в замке много лет. Она отдавала все силы и никогда не требовала благодарности! Кем она только не работала: и швеёй, и вышивальщицей, и лютнисткой, и цветочницей. Она украшала королевские покои и бальные залы, ткала, вязала, придумывала одежду, равной которой не было в Королевстве. Она сочиняла платья для королевы, в которых та выглядела моложе и привлекательнее, чем обычно. А это было важно, потому что королева часто хворала, много ела и терпеть не могла прогулки.

Эдна старалась, король ценил её и сделал главной экономкой. Но королева скупилась на похвалу. Эдна была красивее и прекрасно пела и учила придворных танцевать. Платья, которые она сочиняла для себя, всегда уступали королевским — Эдна ведь не дурочка! Она шила себе подчёркнуто просто, даже бедно. Но её естественная красота, здоровье, вкус не могли укрыться от посторонних глаз.

Нет, Эдна не давала повода для ревности. Она была безукоризненно воспитана, соблюдала этикет, как честный вассал хранит свою присягу. Но король, конечно, знал, как сильно она его любит, — он великий маг и видит людей насквозь.

Эдна никогда не была колдуньей. Но её любовь обострила её зрение: она научилась понимать короля лучше, чем кто-либо другой. И она знала, что король не любит королеву. Их связывает долг. Уважение. Симпатия. Но не больше! Не больше!

Пусть принесут настоящие семечки правды. Эдна подтвердит под присягой: король не любил жену, и королева это чувствовала. Она тоже была волшебницей, хоть и маленькой, слабосильной. И вот она, эта несчастная дура, решилась прибегнуть к колдовству — сшить изнаночные нити, перекроить всю жизнь и обрести любовь короля.

Однажды Эдна нашла на ночном столике королевы странную книгу. Раскрытая, она лежала переплётом вверх, заложенная на той самой странице, где изображён был меч по имени Швея…

Королева вот-вот должна была родить. Король воевал на дальних рубежах — это было тяжёлое время. Королева завладела мечом — Эдна не знает, как ей это удалось. Слуги пугались, встречая королевскую жену, бродящую ночью по дворцу с мечом в руках — казалось, она не в себе. С каждым днём королева становилась всё более раздражительной и желчной. Глаза её запали, кожа пожелтела и сделалась дряблой. Она то рыдала на груди Эдны, исповедуясь ей в сокровенном, то вдруг становилась нервной, подозрительной, и всюду ей мерещились враги. Да, во всём она видела дурное и уродливое, и характер её, и без того сложный, сделался совсем невыносимым. Весь замок стонал от её выходок, и никто не мог слова сказать. А король, единственный, кто мог справиться с ней, был далеко, во главе воюющей армии.