рассматривал суд инквизиции, по многим был вынесен вердикт о колдовстве и одержимости духами. Если думаешь, дело в общении с призраками и полетах на метле, ты ошибаешься. Почти всякий раз речь шла об утрате воли и свободы – volontà e libertà. Жертве кажется, что ее понуждают к поступкам, которые она никогда не совершила бы по собственной воле. Кто-то считает, что его околдовали или опоили, заставив полюбить ту, на кого иначе он бы и не взглянул. Женщина уверена, что разлучница приворожила ее мужа. Сын полагает, что отец его губит свое здоровье, ибо пребывает во власти злых чар. Девица верит, что из нее до капли выкачали волю, и теперь она не может встать с кровати и даже шевельнуть рукой-ногой. Все жертвы охвачены чувством, что на них ополчились непостижимые силы, и они уже не контролируют происходящее с ними. В таком роде записаны почти все случаи одержимости. – Чинта поймала мой взгляд и улыбнулась. – Не твои ли это симптомы?

Я оторопел.

– Ты всерьез считаешь, что я одержим? У меня выкрали душу?

– Нет, Дино, я совсем о другом, – усмехнулась Чинта. – Мы с тобой живем в мире, где “одержимость” имеет иное значение. Для наших предков воля и ощущение собственного “я” были неотъемлемым условием выживания. Они были зависимы от почвы, погоды, животных, соседей, родичей и так далее, которые не исполняли их желание по первому требованию, как, скажем, банкомат или билетная касса на вокзале. Все, от чего зависело их существование, могло дать отпор, будь то супруга или кобыла, не говоря уже о стихиях и климате. Только чтобы уцелеть, им приходилось утверждать свое присутствие на свете, иначе они были бы смяты и превратились в тени самих себя. Вот почему их так страшила одержимость, то бишь утрата своего “я”. Нам с тобой это не грозит. Мы обитаем в мире безликих устройств, нам не нужно подавлять своей волей банкомат или мобильный телефон, чтобы получить деньги или позвонить. Нет нужды ежедневно утверждать свое “я”, а раз так, оно постепенно угасает и забывается, ибо проще все заботы делегировать устройствам.

Минуту-другую я переваривал услышанное.

– Но если так, получается, что современные люди вроде нас все одержимые?

Чинта одарила меня своей загадочной улыбкой.

– Могу сказать одно: если взглянуть на наш мир с точки зрения Инквизиции, нельзя не прийти к простому выводу.

– А именно?

– У нынешнего мира все симптомы одержимости бесами.

– Что? – Я поперхнулся. – Ты шутишь? Что значит – одержимость бесами?

– Оглядись, дорогой. – В голосе Чинты слышалась усталость. – Все знают, что надо делать, чтобы планета наша оставалась пригодной для жизни, чтобы океаны или твари вроде того паука не захватили наши дома. Все это знают, и тем не менее мы бессильны, даже самые влиятельные из нас. Мы по привычке ведем обыденную жизнь, словно пребываем в хватке сил, лишивших нас воли; вокруг творятся чудовищные вещи, но мы отводим глаза, добровольно отдаваясь в рабство бог знает чему. – Чинта похлопала меня по руке. – То, что происходит с тобой, не “одержимость”. Я бы назвала это risveglio, своего рода пробуждение. Конечно, это тяжело, ибо ты открываешься тому, о чем прежде не думал, чего не чувствовал. Ты счастливчик, Дино, неведомая сила преподнесла тебе великий дар. – Чинта встала и подошла к окну. – Я тебе завидую, дорогой, и вместе с тем благодарна за Оружейного Купца, которого ты привнес в мою жизнь. По-моему, мы перед ним в долгу, как ты считаешь?

– Что еще за долг?

– Проследить путь Купца и попытаться увидеть Венецию его времени.

– И как нам это сделать?

– Могу предложить долгую прогулку, чтобы взглянуть на город глазами Оружейного Купца. Ты не против?

Я вскочил на ноги.

– По-моему, идея чудесная! Когда идем?

– Погоди, дорогой, – улыбнулась Чинта, – я же только с дороги. Может, после обеда?

Наряд, в котором Чинта собралась на прогулку, был, как всегда, экстравагантен и удивительно изящен: переливчатое черное платье, пурпурный индийский шарф-дупатта, голубые туфли и рыжеватая фетровая шляпа, украшенная пером.

День выдался ясный, город заполонили толпы приезжих. В шуме голосов, охватившем улицы и прежде казавшемся невнятным гвалтом, теперь то и дело различалась бенгальская речь. Я как будто очутился в лесу, где знакомый шепот ручья или древесной кроны, достигавший слуха, покорял не душой, но своей живой плотью.

А вот спутнице моей лес этот напоминал о том, что сгинуло.

– В том доме, – говорила Чинта, – жила моя тетушка, а вон там была лучшая в городе шляпная мастерская. Вот сюда, – она показывала на кондитерскую, – после уроков мы с подружками забегали за слойками.

Время от времени нам встречались ее знакомые, и тогда улицу оглашали пылкие, но окрашенные грустью приветствия последних из могикан.

– Нынче коренные венецианцы наперечет, все мы друг друга знаем. Не передать, какое удовольствие поболтать на местном диалекте.

– Я очень хорошо тебя понимаю, Чинта.

Остановившись на углу, она повела рукой в конец улочки:

– Считается, что вон в том доме родился Марко Поло. Наверняка кто-нибудь показал это жилище Оружейному Купцу. Уже тогда Поло были самым известным семейством путешествующих торговцев.

Вскоре мы взошли на мост Риальто, и Чинта повернулась к величественному особняку с рядом стрельчатых окон на темно-красном фасаде.

– Это палаццо Бембо, принадлежавшее роду великого поэта Пьетро Бембо[59].

– В честь которого Мануций назвал шрифт?

– Именно так. Много позже после его кончины в той же семье родился знаменитый путешественник Амброзио Бембо. Он был моложе Оружейного Купца, но они современники. В 1671 году девятнадцатилетний Амброзио совершил длительное путешествие в Индию и обратно. – Чинта задумчиво почесала щеку. – По-моему, вполне резонно предположить, что он встречался с Купцом. Наверняка Амброзио расспрашивал знакомых о маршруте, и кто-нибудь свел его со Шкипером Ильясом, а тот поведал ему об индусе, ныне пребывающем в Венеции. È abbastanza plausibile, no?[60]

Меж тем перед нами возник молодой бенгалец, в руке он держал ведро, в котором были обложенные льдом бутылки с водой. Уступив его просьбам, Чинта купила нам по бутылке и шепнула:

– Спроси его, откуда он и как сюда попал. На бангла.

– Деш кой? – сказал я, адресуясь к парню.

Тот предсказуемо опешил от того, что случайный покупатель обращается к нему на бенгали. Чинту его растерянность позабавила.

– Что он говорит?

Парень внимательно слушал мой перевод.

– Он из бангладешского Мадарипура, где, кстати, жили и мои предки. В восемнадцать лет уехал на работу в Ливию. Через два года на надувном плоту переплыл море и оказался на Сицилии.

– Он плыл на матрасе? – ахнула Чинта. –