– Штурмин, брось, буду я тебя клофелином травить, тебя и цианистый калий не возьмет. Я тебе глазных капель накапал.

– Ну вас к черту!

– Значит, ты согласен?

– Ничего я не согласен, подумать надо, с женой посоветоваться.

– Вот и началось… Как что серьезное, ты, Штурмин, сразу с женой советуешься.

– Тут уж ничего не поделаешь. Она у меня такой человек – вроде тебя.

– То-то я смотрю, ты все на Наталью Болотову поглядываешь.

– Нравится она тебе? – спросил Забродов.

– Ничего, нравится, – честно признался майор.

– Это, наверное, потому, что она абсолютно не похожа на твою жену.

– Наверное, – согласился майор Штурмин, – на одну смотреть с другой жить.

Он по своему характеру не походил на классического гээрушника, слишком уж был прямым, честным, откровенным и не любил полунамеков, полутонов. Он всегда стремился говорить людям правду, какой бы неприятной она ни была, и очень переживал, если его в этом не понимали. После подобных разговоров он зажимался и сильно переживал, иногда даже доходило до того, что свои переживания он начинал топить в стакане с водкой.

Майор Штурмин отошел от стола.

– Зачем ты так не него, Андрей? – сказал Забродов.

– В каком смысле так?

– Зачем ты на него так круто наезжаешь?

– Ничего не круто. Я просто хочу, чтобы он сам согласился.

– Нормальные методы, – ухмыльнулся Забродов. – Это почти то же самое, что добиваться искреннего признания, зажав человеку пальцы в дверь.

– Ну, ты и скажешь! – хмыкнул Мещеряков. – Я же на него генералов не напускал, они бы с ним быстро, без церемоний, по стойке «смирно» – и пошел в должность.

– Знаешь, Андрей… Конечно, знаешь, – сам за полковника ответил Забродов, – на этой должности человек должен работать лишь тогда, когда ему это самому близко и нравится. Вот тогда он и станет выкладываться, стараться. А если будет стараться, то и толк будет.

– Нет, но согласись, Илларион, мужик он бывалый?

– Бывалый, – кивнул Забродов.

– Если кому и учить, так только ему. Понятно, лучше тебя мы не найдем, ты человек уникальный, не зря же тебя Асом за глаза называют.

– А мне все равно как называли, – тут же поправил Забродов Мещерякова.

– Почему называли? Сейчас тоже называют.

– Попомни мое слово, Андрей, он сам согласится.

Пусть время пройдет, пусть он с этой мыслью свыкнется. Даже пусть с женой посоветуется, она у него баба не глупая, я с ней разговаривал, знаю. Стервозная, правда, донельзя, но в кадровых делах понимает не хуже любого из наших генералов. Не зря же она вышла замуж за него, а не за тебя?

– Да, не зря. Но я бы с его женой и трех дней не прожил.

– Так это же ты.

– Да, я, – сказал Мещеряков, как бы этим подводя черту под разговором. – Пойду, – сказал он, – а то генералы сейчас твою Наталью Болотову охмурят и от тебя уведут.

– Пусть попробуют, – ухмыльнулся Забродов, – думаю, взять Болотову посложнее, чем дворец Амина в Кабуле.

– Ты хочешь сказать, она такая неприступная?

– Уж не знаю, как насчет неприступности, я с ней знаком совсем немного, но то, что она на генерала не клюнет, нюхом чую.

– Ей капитана подавай, чтобы четыре звезды на погонах было?

– Не в звездах, Андрей, дело. Она любит про искусство порассуждать, а с тобой об этой эфемерной материи не поговоришь.

Мещеряков обиделся, хотя это был постоянный прикол. Если разговор заходил в тупик, Илларион упрекал своего начальника и друга, ловя его на элементарной необразованности.

– Ну, да, я не знаю, кто какую оперу написал, кто какой собор построил или кто какую книжку напечатал, но скажи, много тебе это в жизни помогло?

– Много, – произнес Забродов и рассмеялся. Анекдот есть хороший, Андрюха, на эту тему…

– Какой? – спросил Мещеряков.

– Ты его, наверное, знаешь, старый анекдот, вот с такой бородой, – и Илларион провел ладонью по широкому ремню.

Но анекдот рассказывать не стал, оставив Мещерякова в легком недоумении. Легко поднялся и пружинистым шагом двинулся к костру. Он шел так, что ни одна ветка, ни одна травинка не шелестела и не хрустела. Когда Мещеряков смотрел вслед Забродову, ему казалось, что трава даже не приминается, словно Забродов идет по воздуху и абсолютно невесом.

«Дьявол какой-то! Хорошо, что не дал ему рукой перед лицом водить, а то точно, голова закружилась бы, а потом дал бы щелчка в лоб и я оказался бы под лавкой. А генералы подумали бы, что напился до чертиков, до синих соплей».

Забродов подошел к костру, генералы расступились.

Генерал Глебов посмотрел на Забродова и поинтересовался:

– Ну, что, поговорили с Штурминым?

– Поговорили, – произнес Забродов.

– Он дал «добро»?

– Даст, – уклончиво ответил Илларион.

– И как скоро?

– Вот этого я сказать не могу. Думаю, не раньше, чем через месяц.

– Надо это дело ускорить, – и шепнул на ухо другому генералу. – Наверное, придется послать в дальнюю командировку Штурмина, чтобы его жена почувствовала одиночество и стала его пилить, чтобы перешел на такое место, где каждый вечер будет возвращаться домой, откуда не надо ездить в чертовы командировки, а из них возвращаться израненным и усталым.

Так уж случается, что люди, знающие друг друга, иногда абсолютно неожиданно встречаются в гостях у общих знакомых. Известный российский скульптор Савелий Ефимович Ямщиков праздновал пятидесятилетний юбилей. Ему не хотелось устраивать пышных торжеств, но тем не менее друзья не дали забыть об этой дате. Тем более дела у Ямщикова шли как нельзя лучше, в последние два года он едва успевал выполнять заказы, которые буквально десятками плыли к нему в руки.

Заказы были важные, как никак приятельские отношения с мэрами провинциальных городов сделали свое дело, и государственная казна денег на монументальную пропаганду не жалела. Объекты строились по всей стране.

Москва жила своей жизнью, и деньги к Савелию Ямщикову плыли не из столицы, тут царствовал Церетели. После знаменитого грузина Ямщикову доставались лишь крохи. Правда, и эти, малые столичные крохи дорогого стоили, в других российских регионах Савелий Ямщиков обскакал даже Церетели. И если в Соединенных Штатах проекты главного российско-грузинского скульптора оказывались ненужными, то небольшие скульптурки Савелия Ямщикова пришлись по душе и американцам. В Европе его тоже жаловали.