обезображенным шрамами. Длинные усы плавно переходили в аккуратную, тщательно постриженную бородку. Глаза у него были карие, зубы – белые, что свидетельствовало о здоровой печени и желудке, не испорченном излишествами.

Но самое главное, мужчина, как и Константин Германик, был в полном боевом вооружении. Тщательно подогнанный железный атлетический панцирь с золотыми инкрустациями, надетый на плотный кожаный хитон. Поножи, наручи. Дорогой, как у трибуна Галльского легиона, шлем, тоже с солидным назатыльником, нащечниками, полностью закрывавшими уши и большую часть лица. Единственное отличие: шлем анта был посеребрен, без ярко выкрашенного конского гребня. Взамен этого от затылка и до лба включительно он был дополнительно усилен мощной железной пластиной, выгнутой явно по размеру головы владельца. Также отличалось и вооружение обоих командиров. На левом боку анта висел очень длинный меч, предназначенный для борьбы больше с конницей, чем пехотой, и укрепленный на перевязи по кельтской моде на петле. Тогда как у трибуна меч, по старому римскому обычаю, держался на медных кольцах. На правом боку оба командира носили длинные кинжалы, но трибун не смог определить, что именно предпочитает антский вождь. Его нож, естественно, был скрыт в ножнах. Однако по количеству янтаря и серебра на этой детали воинского убранства можно было предположить, что и сам клинок тоже выкован из отличной стали.

Командир антов тем временем с не меньшим интересом рассматривал доспехи и вооружение Константина Германика. Потом что-то произнес, показав рукой на шлем римлянина, который тот по военной привычке держал в правой руке на уровне груди.

– Просит посмотреть, – пояснил стоявший за спиной трибуна Лют-Василиус.

В общем-то оружие отдавать в чужие руки даже на короткое время в легионах считалось зазорным, неприемлемым. Оружие – ведь как? Оно ведь – часть тебя, верно? Ты ведь свою руку не дашь кому-то «посмотреть»?! Почему же тогда доверять меч, ведь он – продолжение руки! А шлем?! Это почти то же самое, что подойти к палатийскому офицеру и полюбопытствовать состоянием его прически, взъерошив волосы.

Наверное, антский командир прочел мысли гостя и первым протянул ему свой собственный шлем. Мол, «бери, тоже можешь рассмотреть».

Оба офицера с интересом принялись изучать новую для каждого защиту. Шлем анта был более грубым и состоял из четырех частей, прикрепленных к каркасу. Однако непривычным и неприемлемым для Константина Германика стало то, что местные воины делали свои шлемы по германскому образцу, прикрепляя назатыльник к шлему ремнями с пряжками. Римский же традиционно состоял из двух частей, и когда они соединялись вместе, к ним намертво приковывался широкий назатыльник, что обеспечивало, естественно, большую безопасность при возможном ударе сверху вниз, по шее и позвоночнику.

Когда речь шла о тактике, качестве и количестве вооружений, Константин Германик всегда увлекался. Вот и сейчас он бесцеремонно привлек внимание анта, тронув его за руку и показав на слабое, по его мнению, место антского шлема: крепление назатыльника пряжками.

Ант понял, что-то быстро проговорил. Одобрительно кивнув, вернул трибуну его шлем, принял назад свой.

Знаками показал атаку конницы. Удар сверху! Нужен назатыльник. А вот идет пехота: ант выразительно поднес правую руку к плечу. Трибун уже знал, что анты всегда атакуют с копьем не наперевес, но на плече. Ант быстро отсоединил назатыльник. «Тогда назатыльник не нужен, он мешает обзору» – так понял это Константин Германик.

– Кроме того, у антов мало настоящих оружейников, – сообщил Лют-Василиус, с живейшим интересом наблюдавший эту сцену. – Только единицы могут выковать такое чудо, как у тебя на голове, трибун.

Ант жестом предложил сесть, и римскому офицеру подали невысокую скамейку-диф. Сидеть в тяжелом панцире удобнее все-таки на лошади, чем на низкой скамье, и трибун вежливо отказался. Легко общаться с себе подобными! Ант понял его правильно и также остался стоять. Принесли вина и воды.

Ант заговорил первым. Лют-Василиус, за время пути быстро восстановивший знание местного языка, переводил без проблем:

– Нашего анта зовут Келагаст (очень распространенное имя у них), он знатный офицер, или воевода по-местному, самого князя Божа. Плывут они с воинским заданием. Но куда, это, естественно умалчивается. Спрашивает, кто ты таков? И почему купец из Константинополя больше похож на командира армии Валента?!

– Нет смысла скрывать от тебя, что я и есть офицер моего великолепного и многоопытного государя, – Константин Германик заговорил по-гречески, решив, что классическую латынь все равно никто не оценит. – Плыл я с купцом, но того убили при налете речных пиратов. К князю Божу у меня послание от Префекта Священной опочивальни, одного из главных людей нашего государства.

Ант отреагировал быстро.

– Могу узнать, что в письме?

Трибун решительно покачал головой:

– Сам понимаешь, что не имею права. Но подтверждаю, что в папирусе на моей груди – только заверения в дружбе и выгодные для князя Божа предложения.

Келагаст внимательно посмотрел в глаза Германика. Тот выдержал его взгляд. Однако случилось то, о чем предупреждал на берегу Лют-Василиус.

– Тебя принимали готы в Ольвии? – внезапно быстро, как на допросе, когда не хотят дать пленнику возможности уйти от ответа, спросил ант.

– Смотря, что ты понимаешь под словом «принимали». – Римский офицер подбирал слова осторожно, делая вид, что облегчает перевод Люту-Василиусу. – Если под этим словом ты имеешь в виду таможенную пошлину, то мой ныне покойный купец ее заплатил.

По опыту допросов, проведенных им самолично, трибун понимал, что сейчас в его ответах должно быть как можно больше правды. Ант тем временем даже зажмурился, услышав перевод последней фразы. Но отреагировал сразу:

– Ничего не понял. Тебя готы принимали или нет?

– Любезный Келагаст. – Германик улыбался не часто, но сейчас заставил себя ухмыльнуться. – Если считать достойным приемом жаркую ночь, проведенную с готской красавицей на вилле неподалеку порта, то я остался доволен гостеприимством.

– С какой радости тебе отдалась готка и, судя по всему, знатная? – недоверчиво спросил воевода.

– Вдова, – быстро объяснил трибун. – Сам понимаешь, соскучилась по мужчине. Да вот, кстати. Посмотри у меня на пальце перстень. Она подарила. Это ли не доказательство моей правдивости?

Командир антов, слегка наклонившись, взглянул на протянутую руку трибуна. Но, увидев на перстне изображение Абрасакса, отшатнулся. Стал что-то шептать, точь-в-точь, как недавно анты-разведчики на берегу.

– Очень убедительно, – едва слышно проронил за спиной Германика Лют-Василиус.

– Люди обычно боятся смерти, а ты ее с собой носишь, – заявил ант, закончив шептать заклинания. – А значит, ты или очень смел, или очень глуп.

Константин Германик решил не вступать в полемику и не приводить в качестве свидетельства собственной храбрости военные заслуги. Главная цель была достигнута. Келагаст поверил в его наполовину правдивую историю о контактах с готами и переключился